— Ральф!
Вообще-то это тоже была собачья кличка, так звали соседского добермана, но она надеялась, что Карл об этом не догадается. Ральф — так ведь могут звать и человека, верно?
— Если хотите знать мое мнение, этот Ральф — изрядный дурень.
Уф, проглотил ее выдумку.
— Но вы же его совсем не знаете!
— Когда встречаешь такую роскошную женщину, как вы, с таким запахом, то первым делом надо с ней съезжаться! А вы говорите, что не живете вместе.
— Не вините его! Может, это я против…
— Правда, это вы против?
— Да нет.
— Тогда подтверждаю вам свой вывод: Ральф — идиот. Он вас не стоит. Не ценить женщину с таким запахом…
Стефани была просто в шоке. С каким запахом??? За свои двадцать пять лет она ни разу не думала о том, что может иметь какой-то свой запах… Инстинктивно она поднесла руку к носу. Какой еще запах? Она ничего не чувствовала. О чем это он? Она не покупала ни духов, ни туалетной воды. Запах мыла? Но он так быстро выветривается… Стиральный порошок? Кондиционер для одежды? Нет, всему больничному персоналу стирает халаты одна и та же прачечная. Ее запах? Ее собственный запах??? Так он приятный или нет? И главное, чем же, собственно, она пахнет?
Она ухитрилась вытерпеть полминуты, но потом все-таки спросила с замирающим сердцем:
— Чем же я таким пахну? Потом?
— Какая вы смешная! Нет, я не чувствую вашего пота. Впрочем, тем лучше, это, должно быть, потрясающий запах, он бы меня слишком возбудил.
— Шутите, да?
— Я утверждаю, что у вас опьяняющий запах, и если Ральф вам никогда этого не говорил, то он просто придурок.
Вечером дома Стефани стала экспериментировать.
Она задернула шторы, разделась и, сидя на кровати, попробовала себя понюхать. Она обследовала свое тело всюду, куда смогла дотянуться. После этой гимнастики она приняла душ и попробовала снова. Ничего!
Тем не менее, хотя ей жутко не нравилась собственная нагота, она не стала одеваться, а провела еще один опыт — попыталась уловить свой запах в воздухе: делала пару шагов, разворачивалась и, принюхиваясь, шла назад по своему следу — ей казалось, что она танцует балетную партию. И хотя ей опять не удалось ничего унюхать, выяснилось, что ужасно приятно ходить вот так, освободив бедра и грудь.
Садиться за стол голой было как-то неловко, поэтому, собираясь ужинать, она набросила пеньюар; однако, пока ела, она его распахнула, а потом и вовсе скинула, еще надеясь уловить свой запах.
Наконец Стефани перешла к изучению шкафа: нюхала белье, которое уже носила, сравнивала его с тем, которого еще не надевала, потом опять возвращалась к ношеному… Вроде бы что-то обнаружилось, но запах был почти неуловимый и мгновенно исчезал, как только ей казалось, что она его чувствует.
Она легла спать голой. Чтобы утром уловить свой запах на простынях. Прокрутившись час с боку на бок, ощупывая себя, обследуя свое тело, она заключила, что нагота приводит ее в какое-то ненормальное состояние, натянула пижаму и провалилась в забытье.
На следующий день она молча вошла в палату и, не поздоровавшись с Карлом, двинулась к кровати.
Через полминуты он улыбнулся. Через минуту пробормотал с легкой тревогой:
— Стефани, это вы?
Она хотела немного растянуть игру, но шприц покатился по металлическому поддону и выдал ее присутствие.
— Да.
Он вздохнул с облегчением:
— Вы давно тут?
— Всего минуту. Не хотела вас будить.
— Я не спал. Теперь я понимаю, почему все время думал о вас. Будто наваждение какое-то.
Пока они разговаривали, Стефани проверяла состояние больного. Она осмелилась на новый опыт. Стефани заметила, что, если, проходя у него за спиной, она приподнимала руки, он улыбался. Она подошла ближе и наклонилась так, что ее грудь оказалась над его лицом. Сработало! Удовольствие разлилось по лицу Карла. Она поняла, что он не врет, — у нее действительно есть какой-то свой запах, который ему нравится.
Ее это заинтересовало, и она подошла ближе. В какой-то момент ее волосы коснулись щеки Карла. Что подумали бы ее коллеги, увидев, как она склонилась к больному! Да какая разница. Она умилялась, глядя на его чудесное лицо, освещенное радостью.
Потом, когда наклонившись так, чтобы вырез халата был поближе к его ноздрям, она объявила, что ей нужно заняться другими пациентами, и он снова пробормотал, как в бреду:
— Вот счастье, что меня лечит такая красивая женщина…
— Поверьте, я вовсе не женщина-мечта, даже ничего похожего!
— Женщина-мечта — это не то, чем мечтает быть женщина, а то, что видит мужчина.
В субботу и воскресенье у нее были выходные. Она скучала по Карлу. Миновала разные стадии. Во- первых, она продолжала расхаживать по квартире голой, чтобы привыкнуть к этому новому качеству, о котором она раньше ничего не знала: у ее тела был собственный аромат! Во-вторых, много плакала, потому что смелая вылазка в китайский магазин шелковой одежды с вышивкой развеяла в прах все ее надежды, столкнув с суровой реальностью: ей по-прежнему ничего не шло, она, как и раньше, была некрасивой и толстой.
Она заперлась в квартире, чтобы не показываться на глаза людям, жевала консервы и разговаривала только с пультом от телевизора. Почему другие мужчины не такие внимательные, как Карл? Почему люди считают зрение главным из чувств? Если бы мир был устроен иначе и первенство отдавали обонянию, все бы ею восхищались. В таком мире она могла бы околдовывать. Но она знала одно место, где она была красивой женщиной. И она ждала утра понедельника, словно спасения.
«Да ты сама хоть понимаешь, что несешь, бедняжка Стефани? Ты — лакомый кусочек только для слепого паралитика. Это же кошмар!»
И надежда сменялась унынием.
Так она провела два дня, в метаниях: то печалилась, то бодрилась, то жалела себя, то радовалась… И когда в воскресенье вечером ей позвонили из больницы с просьбой выйти в понедельник пораньше, она охотно согласилась.
На рассвете бригады пересекались в кафетерии: там за чашкой капучино, последней в это дежурство для одних и первой для других, ночная смена уступала место дневной. То был особый пограничный час в серо-голубых тонах, когда в корпусах еще стояла тишина, но вот-вот все должно было преобразиться; как раз хватало времени сделать несколько обжигающих глотков, перекинуться парой слов, и вот уже наступал день: скрип носилок, хлопанье дверей, топот, беготня на всех этажах, жужжание пылесосов на лестничной клетке, потом служащие бюро пропусков открывали свое окошечко у проходной. И коридоры наполнялись другими ритмами: сестры будили больных, измеряли им температуру, раздавали лекарства, слышалось позвякивание чашек и блюдец.
В семь тридцать свежая, бодрая и радостная Стефани влетела в палату Карла.
— Доброе утро!
— Как? Вы, Стефани, так рано? — удивился мужчина с повязкой на глазах.
— А вот так. Одна медсестра заболела; знаю, знаю, всегда кажется странным, что медсестра или врач тоже могут заболеть. Я вышла в ее смену.
