— Там Светка… — сказал Вовка.
Но отец ещё больше рассердился:
— Значит, тебе нянька нужна? Ясно. Вот что, мать, придётся тебе на поводке его водить, чтобы он ещё какой-нибудь фокус не выкинул. Удочки я запираю в чулан — и никаких рыбалок! К озеру подходить запрещаю…
— Совсем-совсем теперь нельзя мне рыбу ловить?
— Пока не поумнеешь, никакой рыбалки не будет, — сказал отец и ушёл в казарму.
— Ну как? Поговорили по душам? — спросила мама.
— Поговорили… — еле слышно ответил Вовка. — Как мужчина с мужчиной… Только, вот он увидит, я сразу же поумнею…
— Посмотрим… — сказала мама. — Иди во двор, но помни, что отец говорил… А то ведь он может и… берёзовой кашей тебя попотчевать.
Целый день Вовка ломал голову: что это за каша такая — берёзовая? Решил спросить у Ивана Ивановича. Кто-кто, а повар должен про каши знать всё.
— Иван Иванович, ты когда-нибудь потчевал солдат берёзовой кашей? — спросил Вовка.
Услыхав это, Иван Иванович чуть поварёшку не выронил.
— А за что же я их буду такой кашей потчевать? Чай, они не заслужили. Дело своё знают, дисциплину соблюдают, как солдатам положено…
— А она что, невкусная?
— Да. И горькая и горячая… Не советую и тебе пробовать. Ежели желаешь, могу показать. Есть у меня свеженькая.
Иван Иванович пошёл в угол и принёс оттуда новый… берёзовый веник. Вовка посмотрел на веник и легонечко отошёл от повара.
— Да ты не бойся… — усмехнулся Иван Иванович. — Пока это не берёзовая каша, а просто веник. Но из него можно сделать кашу, если кто заслужит. Я уверен, что ты больше не станешь на эту кашу напрашиваться…
— Не стану, — сразу же согласился Вовка. — Я теперь начну умнеть…
— Красота! Уже заметно, что ты умнеть начал! Ладно, бог с ней, с кашей с этой, перейдём сразу к третьему, — развеселился повар, налил в стакан клюквенного киселя и поставил на стол перед Вовкой. — Сними пробу… Как?
Вовка отхлебнул глоток, второй, провёл языком по губам и поднял большой палец: это значило, что кисель из свежей клюквы, уже тронутой морозцем, получился на славу.
Только тогда, когда первые крепкие морозы сковали озеро, а первый снег запорошил и двор и поляну перед заставой, получил Вовка полную свободу. Теперь он мог сколько угодно кататься на санках, которые смастерил ему дедушка Матвей, и ходить на лыжах его же работы. На лыжах хорошо было ходить по поляне и по двору, а лучше всего по озеру. Падать на ровном месте всё же удобнее, чем во дворе заставы, где тебя всюду подстерегают углы и выступы. На лыжи Вовка встал впервые в жизни — в Армавире не очень-то находишься на лыжах, да ещё в малоснежные зимы.
А вот санки для Вовки не новинка; на санках он катался даже по своей улице Ефремова, прямо от калитки собственного дома, если даже снегу чуть-чуть выпадало. А на заставе просто раздолье. Поляна перед воротами сначала полого, а потом всё круче спускалась к озеру, и когда Вовка проложил первый санный след по склону, а потом вылетел на озёрную гладь, то катился по озеру долго-долго, пока санки не остановились…
Казалось бы: катайся в своё удовольствие хоть целыми днями. В первый день Вовка летал с горки часа два, а на второй день и полчаса не катался… Он вдруг сделал открытие, что удовольствие от катания на санках получается вовсе не от того, что санки с горки несутся и ты себя птицей чувствуешь, а от того, что ты не один катаешься. Не один! Вот когда кто-то смотрит, как ты лихо управляешь своими санками, или ты сам смотришь, как дружки твои, а то и незнакомые ребята показывают свою удаль, выкидывают разные коленца, тогда вот и забываешь про всё на свете, тогда вот и приходится мамам и бабушкам силой загонять катальщиков домой. Тогда вот и получается удовольствие от катания…
И вспомнилась Вовке одна армавирская история. Сделал ему двоюродный Коля первые в его жизни санки, сам раскатал для него горку у калитки и сказал:
— Катайся в своё удовольствие, а мне надо уроки делать.
Не успел Вовка несколько раз скатиться с горки, как стали появляться соседские ребята. Кто с санками, а кто просто так. Пришёл и Сенька-тюбетейка, с ним Вовка тогда ещё не дружил и даже не разговаривал ещё.
— Это не ваша горка! — крикнул ребятам Вовка. — Уходите, а то я Коле пожалуюсь…
Обозвали его тогда ребята жадиной-говядиной и разошлись. А Сенька-тюбетейка сплюнул презрительно и сказал:
— Лады! Катайся один со своей горки! Катайся, катайся, но смотри, у нашего двора мне не попадайся!
Прокатился Вовка раз, прокатился два, три, четыре… А потом взял санки и пошёл домой. Неинтересно стало кататься. Ему уже хотелось, чтобы кто-нибудь из ребят пришёл на горку, но никто не пришёл. А Сенька свою горку раскатал, созвал ребят, и пошла у них потеха: и крик, и смех, и куча мала… А Вовка за забором стоял да в щёлочку на ребят смотрел: знал, что ему на Сенькину горку дорога заказана…
Вот если бы все армавирские ребята вдруг очутились здесь, на заставе! Да он бы для них каждый день горки раскатывал. Вестовой носился за ним сломя голову, лаял от всей щенячьей души, но всё же не мог заменить Вовке никого из ребят, а тем более Светку.
— Тоже, сидит там в своём интернате! — ворчал Вовка. — Ну чего сидеть, спрашивается? Выучилась палочки писать да кружочки с закорючками, и хватит, пора домой… Сама знает, как мне тут одному человеку детей…
Одна осталась у Вовки отдушина: рыбалка. По первому льду чуть ли не каждый день ходил Вовка на озеро. День хоть и стал с воробьиный нос, но рыба так хорошо ловилась, что и за короткое время Вовка успевал столько надёргать окуней, щурят, кумжи, что улов приходилось увозить домой на санках. Рыба тут же у лунок замерзала так, что, когда её ссыпали в мешок, она стучала, как орехи. Такую рыбу можно было хранить в сарае до самой весны. И солдаты не теряли свободного времени — пополняли кладовые Ивана Ивановича мороженой рыбой.
Только длилось это недолго, пришла настоящая заполярная зима с трескучими морозами, вьюгами и непролазными сугробами, и хорошая рыбалка закончилась. Теперь солдаты, отправляясь в наряд, выстраивались перед казармой не только с оружием, но и с лыжами. И одеты они были по-заполярному: валенки, полушубки, шапки-ушанки, а поверх всего белые маскировочные халаты. Без халата только часовой под грибом.
Если бы не было снега, то, наверно, вокруг стояла бы кромешная тьма, такая, какой видел её Вовка в Армавире, когда ходил по двору с закрытыми глазами по требованию своего дружка Сеньки-тюбетейки.
Говоря по-честному, Вовка стал забывать его, гораздо чаще вспоминалась Светка. Но ведь это так всегда бывает, и винить Вовку не стоит. Совсем он Сеньку не забыл и обещание своё дружить с ним «думом» не забывал, письма рисовать продолжал, но рисовал их реже.
Да что он мог нарисовать, когда один день был похож на другой, как правый лыжный след на левый? С приходом зимы день пропал, точно вымерз, как вода в ручье. По старой памяти Вовка приходил к Светке, даже в её куклы пробовал играть, но без хозяйки игры не получалось, получалась только порча игрушек, чего Светкина мама не любила.
Выучил Вовка наизусть все книжки-картинки, которые были у него и у Светки, разобрал «по косточкам» все свои автомобили и теперь решительно не знал, чем ему заняться…
Только и оставалось, что ходить в красный уголок, смотреть картинки в журналах, фотографии в газетах. Да ещё слушать, как играет Иван Иванович на баяне, а солдаты поют под его музыку.
Вовка тоже пел вместе с солдатами. Иван Иванович несколько раз говорил командиру, что у его сына отличный слух.
— Если бы ему было под силу с баяном справиться, я бы из него во какого музыканта сделал! — говорил повар.
