душа испытывала совершенно неземной восторг и счастье. Пожалуй, это были единственные мгновения, когда Егор чувствовал неутомимый пульс Жизни.

Возвращаясь с Небес на Землю, он мучительно осознавал, что настоящая Жизнь приостанавливается до следующего свободного полета.

Исполняя свои обычные земные дела, Егор с нетерпением ждал того часа, когда он совершенно никем не контролируемый, упиваясь своей абсолютной независимостью от обыденного мира, вновь сможет взлететь над миром, пронизывая всем своим существом бесконечность. Там он видел совершенно необъяснимые человеческим языком вещи. Абсолютная свобода от своего маленького тела и рутинной земной суеты открывала новые, абсолютно непостижимые человеческому уму бесконечные просторы, которые нуждались в нем, любили его и ждали.

Егор совершенно точно знал, что небо в нем нуждается, потому что он – часть этого прозрачного и очень живого пространства. Он ощущал себя невидимой точкой, пронизанной со всех сторон светлой Силой, неким необходимым звеном в бесконечной вселенской цепи удивительной Жизни. Находиться в небесах было сладко и чудесно, но Егор точно знал – он обязан возвращаться обратно. До поры до времени он не задавался вопросом – почему? Просто знал, что в обычном земном мире у него есть очень важные задания, не решив которые, он не сможет узнать чего-то важного и необходимого только ему.

Никто из окружавших Егора людей даже не подозревал, какие глубины скрыты в этом совершенно обычном с виду угловатом мальчишке. Он никому не рассказывал о своих необычных полетах, даже отцу, понимая, что объяснить переживаемые им состояния никогда не сможет. Он просто знал и летал, интуитивно осознавая необходимость этого неземного движения….

Окончив поселковую восьмилетку и сдав выпускные экзамены, Егор объявил отцу о своем решении остаться дома.

– Ну и правильно, – одобрил его решение отец, – нечего тебе, Егорушка, и дергаться. На хлеб с маслом в море ты всегда заработаешь, а больше тебе и не надо. Опять же дом тут твой. Да и…, – в этом месте отец всегда делал паузу и смущенно гладил Егора по голове своей заскорузлой, растрескавшейся от морских ветров и соли рукой, – не хочу я, чтобы ты куда-то уезжал. Двое нас с тобой на свете. Ты, да я, да мамкина могила еще….

Егор жалел своего отца, понимал его безысходное одиночество и вечную печаль по рано ушедшей в другой мир любимой женщине. «Вот бы научить его летать! – думал в такие минуты Егор. – Я бы тогда показал ему другой, неземной мир, где нет тоски и страдания, где все подчинено разумному и спокойному движению в безгранично-прозрачные глубины. Какое облегчение он бы испытал, познав совершенно иное бытие…».

Но с неизбывной тоской в сердце Егор осознавал невозможность проникновения своего измотанного тяжелой работой отца в иные, скрытые от простых людских глаз миры. Слишком несопоставимыми были форматы существования.

Отцу не хватало легкости и воздуха, воздуха ему не хватало. Вся его жизнь заключалась в физическом труде и тоске, которая до краев заполнила его большое и доброе сердце, и другой участи для себя он не представлял. Прижизненного выхода из этого замкнутого круга не существовало.

Егор понимал, что отец его обречен до конца дней своих ходить в море, ловить рыбу и оплакивать безвременно ушедшую любимую женщину. И никто не смел ему сказать, что есть в этом мире другие способы существования, даже Егора бы он не послушал. Егор был сын, а значит, он не мог учить отца жизни.

Всего лишь однажды Егор попробовал пробить броню отцовской ипохондрии….

Душным летним вечером отец сидел во дворе на скамейке и пил виноградное вино. Пил не спеша, наливая вино прямо из трехлитровой банки себе в стакан, и, не моргая, смотрел в одну точку. Его малый рыболовный сейнер не выходил в море уже вторую неделю. Стояла сильная жара, и рыба замерла, остановившись где-то в прохладных морских глубинах, упорно не желая идти в рыбацкие сети.

Рыбколхоз простаивал, а рыбаки сидели в своих тенистых, укрытых сверху пышной виноградной лозой дворах и кто в одиночку, а кто в компании соседей коротали свое время, попивая прохладный, пахнущий сырыми подвалами самодельный чихирь.

Вернувшись из своего очередного похода в степь, воодушевленный и совершенно сияющий радостью ощущения неземного присутствия, Егор отворил сбитую из старого штакетника калитку и, войдя во двор, направился прямиком в беседку.

Отец, увидев подошедшего к нему сына, слегка приподнял уголки своих потрескавшихся губ и жестом пригласил его сесть рядом. Отхлебнув вина, он поставил стакан на стол и, положив свою тяжелую руку Егору на плечо, спросил:

– Где пропадал?

– На Лысую сопку ходил, папа.

– Что ты там делал? – удивленно вскинув брови, посмотрел на Егора отец. – Это ведь пять километров от поселка.

– Это самая высокая и красивая сопка на полуострове, – смущенно ответил Егор и совершенно неожиданно для самого себя добавил: – Она к небу бли……

Оборвав себя на полуслове, он осторожно посмотрел на отца. Тот с застывшим в руке стаканом внимательно смотрел на сына. В его взгляде пребывало неподдельное изумление.

– Ты это о чем? – поставив на стол недопитый стакан и повернувшись к Егору вполоборота, тихо спросил отец.

Егор неожиданно вспотел. Было совершенно очевидно, что разговор сейчас примет серьезный оборот. Врать отцу он не смел, но и как сказать ему правду, тоже не знал. Как объяснить этому доброму, честному, родному, но совершенно земному человеку переживаемые им состояния? Как рассказать ему о той легкости, которую испытывает его душа, паря над землей? Разве это вообще поддается каким-либо словесным объяснениям?

Отец тем временем, все так же внимательно глядя на сына, молча ждал ответа.

Набрав в легкие побольше воздуха, Егор решил открыть родителю все, что он ощущал. Где-то в глубинах своей души он чувствовал, что когда-нибудь этот разговор все равно состоится, но как-то неожиданно все это сегодня получилось….

– Знаешь, папа,… – очень осторожно подбирая слова, глядя в землю и немного запинаясь, начал Егор, – мне кажется, что в нашем мире все не так просто.… Вернее будет сказать, все совсем не так, как нам рассказывают в школе и показывают по телевизору. Не все можно увидеть глазами и услышать ушами. Не все можно понять умом и перевести на человеческий язык. Совсем рядом с нами, а может быть, и внутри, я еще в этом не разобрался, есть что-то такое, что не может существовать без нас, а мы совсем не можем жить без этого…. Наше тело секунды не сможет обойтись без……

– Без чего? – твердым и очень строгим голосом перебил отец сына.

Егор осторожно оторвал взгляд от земли и посмотрел на отца. Он никогда не видел его таким. На лице, как всегда спокойном и твердом, лежала тень серьезной озабоченности от только что услышанных слов. Было видно, что отец сильно насторожен.

– Без чего ты не можешь обойтись, сынок?

– Я не знаю, как это назвать, но мне кажется, это место, где рождаются наши мысли….

Егор теперь не опускал глаз и уверенно смотрел на отца. Стало легче, ему показалось, что он наконец нашел нужные слова и папа вот-вот начнет его понимать.

– Место, где рождаются мысли, называется мозг, – твердо и очень спокойно, разрушив иллюзии сына, перебил его отец, – и все мысли рождаются в нем, и нигде больше. Об этом еще Ленин сказал, и, чтобы это понять, совсем не обязательно часами бродить по степи. Мысль есть продукт деятельности головного мозга.

– Это неправда, папа! – Егора охватило отчаяние. – Подобное может родить только себе подобное…. Мозг – это материя, мясо, если хочешь, а мысль взвесить нельзя и понюхать тоже, она в иных мирах пробуждается.

– Где?!

– Ну, в небе, если хочешь, в Космосе, я не знаю,… – Егор не на шутку разволновался, потому что он видел, как все больше и больше отец начинал хмуриться. – А мозг – всего лишь ее временное пристанище,