Зима пришла с холодом, со снегом, как будто напоминая о России. Вьюги занесли дороги, стали дилижансы. Темная Темза текла среди снежных берегов.

Снег лег на медную крышу новой мельницы. Сырой, он съел лондонский туман, вымыл красные стены домов. Дым осел со снежными хлопьями.

От снега улицы Лондона как будто распестрились.

Над городом встало незнакомое, высокое небо.

Семен Романович Воронцов сидел и дружески разговаривал с газетером Парадизом, человеком беловолосым и черноглазым.

Газетер Парадиз, сын англичанина и гречанки, родившийся в городе Салоники, православный со дня своего рождения, женатый на православной же англичанке, добрая овца из паствы отца Якова, подданный Северо-Американских Соединенных Штатов, не был просто наемным агентом – он сочувствовал и России, и революционной Франции. Последние пять месяцев он ночи не спал, сочиняя для газет разные параграфы и памфлеты, переводя с французского на английский и с английского на французский.

Сегодня граф Семен Романович чувствовал себя приятно усталым; вчера у него была удача: хорошо сострил, показалось даже, будто одержал посол над врагом победу, но сейчас он в том сомневался.

Господин Парадиз поддерживал хорошее настроение Семена Романовича. Он рассказывал, что теперь, когда победа сопровождает российские знамена и флот адмирала Ушакова громит флот турецкий, на бирже английской говорят, что Турция не заслуживает поддержки.

Разговор перешел на собственно европейские дела. Господин Парадиз был человеком сентиментальным, со слезами на глазах он начал вспоминать парижские происшествия, самые чувствительные.

Гроб Вольтера в Париже перенесен на усыпанную цветами и древесными листьями площадь, простирающуюся там, где прежде находилась Бастилия. Среди этой знаменитой равнины, на которой еще виден остаток уничтоженного здания, выставлена надпись: «Прими, Вольтер, в сем месте, где неограниченная власть содержала тебя в узах, прими почести от своего отечества».

Тело стояло всю ночь на площади, среди цветов. Утром пошел дождь, но все равно собралась большая толпа. Подняли гроб; впереди пошли войска, за войсками – члены разных клубов и горожане. Несколько человек несли мраморную статую Вольтера, другие – сочинения Вольтера в золотом ковчеге.

Гроб поставили на колесницу, в которую впрягли двенадцать белых лошадей; за колесницей шли члены Национального собрания.

Господин Парадиз говорил взволнованно.

– Сладостен ветер свободы! – закричал он.

Воронцов ответил спокойно:

– Англия преградит ему дорогу. Мой милый Парадиз, вы наивны, я могу вам дать другой и новый материал для вашей статьи, и вы используете его в следующем номере.

– Использую, – сказал Парадиз недовольно, – если он направлен к свободе и добродетели.

– У меня был вчера любопытнейший разговор со шведским послом, которого лишили английской субсидии. Посол барон Нолькен, подойдя ко мне на приеме во дворце, спрашивает с тревожным видом, зачем наша галерная эскадра вышла из Кронштадта. «Для практики в гребле, – ответил я. – Галеры вооружены, и нужно, чтобы люди не ели даром хлеб…» – «Но зачем вы вооружились?» – «Затем, что вы вооружились тоже!» – «Но мы и не думаем напасть на вас». – «Мы в этом уверены, потому что на каждую вашу галеру вооружаем две своих и на каждый ваш корабль – два корабля».

– Что ответил барон?

– Вы знаете, он ответил мне с неожиданной дерзостью: «Любезный граф, есть способ нам навсегда сдружиться». – «Скажите про него». – «Вы так раскинулись и у вас так много земель, что вы можете немного подвинуться: пусть ваш двор уступит нам Вильмантрам и Нислот, и Швеция никогда больше не будет воевать с вами». – «Вы очень скромны в ваших просьбах, барон мой, – сказал я. – Почему вы не пожелаете еще Выборга?» Барон ответил: «Я говорю не шутя: у Швеции есть общее дело с Россией – английское железо плавится на каменном угле, оно может вытеснить и шведское и русское. Это важнее городов». – «Барон, я забуду о том, что вы мне говорили. Все это ведь только шутки, а наш двор не любит шуток. Итак, все останется тайной для нашего двора».

Обратите внимание, мой дорогой Парадиз, я не обещал хранить эту тайну от английской печати. Пишите что хотите. А если вы хотите сохранить тайну, то пускай в статье говорят друг с другом два китайца. Англичане понимают китайские разговоры, когда разговор касается английских выгод.

– Я ухожу, – сказал Парадиз. – Материал, который вы мне дали, интересен. Но, граф, напрасно вы не верите в будущий союз Франции и России. Россия будет другом свободы.

– Прощайте, мой дорогой Парадиз.

Вошел отец Яков.

– Вас господии Сурнин ждет.

– Господин?

– Сурнин Алексей Михайлович, – повторил отец Яков.

– Еще и Михайлович? Позовите Алешу.

Алексей Михайлович, хорошо одетый и спокойный, вошел.

– Ваше сиятельство, – сказал он, поклонившись, – настойчиво прошу о возвращении в Россию.

– Почтеннейший, – сказал граф, – просьба твоя не дельна. Да ты садись.

– Спасибо, ваше сиятельство.

– Друг, – сказал граф, – чем тебе плохо? Жалованья ты получаешь от хозяина своего свыше двухсот гинеев. Никто из инженеров трети того не имеет, уважение, значит, ты видишь от всех полное. О тебе скоро весь Лондон будет говорить. Да ты садись, Алексей Михайлович, что ты у дверей стоишь?

– Спасибо, – сказал Сурнин, садясь.

– Будем говорить откровенно, – сказал граф. – Такие люди, как ты, поддерживают уважение к нашей стране и мне здесь нужны.

– Ваше сиятельство, – ответил Сурнин, – где мне… Суворов наш уважение поддерживает. Я думаю, в Лондоне скоро по-русски научатся говорить.

– Ты куда же торопишься, Алексей Михайлович? Живу же я здесь и домой не прошусь!