Катерина не стала её разубеждать: узнает все в свое время. Евдокия Петровна подвязала передник и захлопотала, готовя завтрак: через несколько минут по квартире поплыл запах жареных оладий. Вдруг Катерине показалось, что она слышит детский плач. Женщина метнулась в детскую. Оленька плакала, а разбуженный её плачем Павлик перелез к ней в кроватку и одной рукой прижимал к себе, а другой неумело гладил по голове.

— Не надо, пожалуйста, не плачь!

— Что случилась, Олюшка? — подхватила её на руки Катерина.

— Ах, тетя Катя! — совсем по-взрослому покачала головой малышка. — Я никак не могу увидеть свою маму!

— А как ты видела её раньше? — спросила Катерина, припоминая видения Ольги-старшей.

— Глаза закрою, — девочка зажмурилась, — и подумаю: где моя мама? И вижу, как она кормит Эмму или стреляет. А теперь ничего не вижу!

Она опять заплакала.

'Потому и не видишь, — подумала Катерина, — что нет её больше на белом свете!' А вслух сказала:

— Успокойся, маленькая, твоя мама уехала очень далеко, за высокие горы, вот они и мешают тебе её видеть!

— Как папу? — доверчиво спросила Оля: видно, и её мать рассказывала ребенку нечто подобное.

— Как папу, — тяжело вздохнула Катерина — устами младенца глаголет истина, — и спросила: — Хочешь, Оленька, пока твоя мама не приедет, побыть моей доченькой?

— Хочу, — подумав, сказала девочка, — только тебя я буду звать мама Катя, а маму — просто мама.

— Что же это получается?! — возмутился внимательно слушавший их Павлик. — Значит, Оля будет моей сестрой? Как же я тогда на ней поженюсь? Дедушка говорил, что брат и сестра не могут пожениться!

— Оля вырастет и не будет твоей сестрой. — успокоила его Катерина. Это только пока.

— Если на 'пока', тогда я согласен, — солидно кивнул мальчик.

На работе Катерина решила никому ничего не говорить. И даже когда Людочка из соседнего отдела принесла ей бесплатные билеты на оперу 'Иоланта' в Большой театр, взяла их, но посетовала, что в последнее время муж так часто допоздна задерживается на работе, что как бы не пришлось ей идти в театр с отцом, а про себя подумала: 'Или отцу со своей невестой!'

Сегодня все будто сговорились так или иначе напоминать Катерине о её жизненной неприятности. Вызвали в бухгалтерию, где дотошно — в который раз! — записали все данные о её муже: где работает, год рождения, родственники… Кстати, он всегда писал, что родственников у него нет, а однажды, напившись, вдруг обмолвился о матери и сестре, живущих в Севастополе. Протрезвев, он так и не признался в том, что они существуют, а в свое оправдание пробормотал что-то вроде того, что выдает желаемое за действительное. Неужели он добровольно отказался от своих родных? Неужели она так плохо знала своего мужа? И почему сама так мало интересовалась его прошлым? Боялась услышать что-нибудь неприятное? В бухгалтерии она все же сказала по-прежнему: сирота.

В наркоматовских коридорах ей встретился Георгий Васильевич, который не мог простить, что она его отвергла, и прежде не заговаривал. Теперь же он вдруг поинтересовался, как идут дела у её мужа. Ходят слухи, что он прямо-таки взлетает по служебной лестнице. Катерина в знак согласия покивала.

И дома, когда в девять часов вечера раздался стук в дверь, она не удивилась. Посмеялась про себя: наверное, к Дмитрию кто-нибудь из его сослуживцев.

У дверей действительно стоял военный в форме лейтенанта ОГПУ.

— Катерина Остаповна Гапоненко, — не то спросил, не то подтвердил он. — Вам придется проехать со мной.

— Что взять с собой? — растерянно спросила она. Лейтенант удивленно воззрился на нее, а потом в его взгляде мелькнуло понимание.

— Ничего не надо брать.

— Евдокия Петровна, — обернулась Катерина к домработнице, которая собралась было уже уходить. — Мне придется уйти.

— Ради Бога, голубушка, — тотчас отозвалась она. — Я побуду с детьми столько, сколько нужно.

— Это ведь ненадолго? — Катерина вгляделась в равнодушные, неподвижные глаза лейтенанта.

— Ненадолго, — кивнул он.

Она спускалась по лестнице и думала: 'Вот оно, то, чего боялся отец. В чем-то Дмитрий провинился. Сделал что-то нехорошее!' О себе она не думала: перед советской властью совесть Катерины была чиста.

Во дворе их ждал закрытый черный автомобиль, к которому лейтенант и отправился, чтобы предупредительно открыть перед нею дверцу. Он будто хотел показать, что если 'огэпэушникам' и чужды человеческие чувства, то с культурным обхождением они знакомы.

— Когда вы в последний раз видели своего мужа? — спросил её лейтенант, как только машина тронулась с места.

'Что значит — в последний раз? Или это такая форма допроса?' лихорадочно застучало у неё в голове.

— Ночью… он ушел… Наверное, были дела, — осторожно подбирая слова, проговорила Катерина.

Лейтенант кивнул.

— Я тоже так думаю. Последние дела, что он вел, были связаны с чрезвычайно опасными врагами. Извините, Катерина Остаповна, но как жену военного я должен призвать вас к мужеству. Сейчас вам предстоит неприятная процедура — опознание трупа.

— Трупа? Какого трупа? — вздрогнула она.

— Трупа вашего мужа, его убили двумя выстрелами: в голову и в сердце, — у лейтенанта была своя методика сообщения печальных новостей родственникам убитых: он считал, что если плохое сообщать человеку не спеша, то это лишь продлит его мучения, в то время как неприятность, принятая и переваренная сразу, косит лишь слабаков — мужественные люди быстрее приспосабливаются к обстоятельствам; в том, что жена майора должна быть мужественной, он не сомневался. — Меня настораживает лишь то, что пули — винтовочные. На засаду он нарвался, что ли? Я бы вас не беспокоил личность погибшего не представляет сомнений: мундир, документы — все было при нем. Но таков порядок. Вам надо подписать протокол опознания.

Катерина слушала бесстрастную речь лейтенанта и никак не могла вынырнуть из этого душного, обволакивающего её кошмара — она вспомнила о страхе Дмитрия перед маленькими, душными помещениями; теперь ей и самой захотелось выпрыгнуть на ходу из машины — она вдруг стала задыхаться в этой тесной душной коробке на колесах.

— А когда это случилось? — чтобы хоть как-то стряхнуть с себя этот кошмар, хрипло спросила она.

— Скорей всего, ночью, как вы и говорите, — охотно стал рассказывать он, будто речь шла не о её муже, а о каком-то примере из учебника по криминалистике, — хотя наш врач и патологоанатом сильно расходятся во мнении о времени смерти…

Оказалось, что ему все же присущи какие-то чувства, хотя бы и профессионального интереса.

— Так мы едем сейчас…

— В морг, — отозвался он.

Катерина дрожала. Она отодвинулась к самой дверце, чтобы лейтенант этого не заметил, и только ждала, когда закончится страшная езда.

Морг оказался вросшей в землю бревенчатой избушкой, из которой, только они открыли дверь, пахнуло резким запахом формалина и приторным, сладковатым — разложения.

— Где у вас убитый майор? — строго спросил лейтенант одетого в грязный халат санитара.

— Дык где ж ему быть? В леднике, — отозвался тот.

— Эта дверь, что ли? — спросил лейтенант, берясь за ручку, и бросил Катерине: — Сначала я