славная, и глаза как-то по-особому сияют, будто на чистом, прежде безжизненном морозном поле появилась первая цепочка человеческих следов.

— Я заколебался, — граф, отказавшийся от своего титула, задумчиво потер переносицу, — и рассказ послушать хочется, и ещё раз удивительные твои способности понаблюдать.

— Ну, мой рассказ от тебя не убежит.

— Тогда давай, валяй!

— Позови его к столику, у тебя это лучше получается. Я на него впечатления не произвожу.

Федор щелкнул пальцами:

— Гарсон!

Тот поспешно подошел.

— Садись! — поднял на него глаза тот, что был моложе и хуже одет.

— Нам не положено… — попытался оказать официант первое и последнее сопротивление, но у него ничего не вышло: чувство, которое в этот момент его охватило, не было похоже на страх, испытанный им под взглядом следователя — это было желание полного и безусловного подчинения. Потом в его членах возникла слабость, так что он не мог даже пошевелиться и… больше ничего уже не помнил.

Помнить — не помнил, но все, что от него требовали, исполнил. Рассказал, как он сообщает следователю о подозрительных людях, о чем они говорят; а не так давно за 'выявление' крупной вражеской 'птицы' он даже получил денежное вознаграждение. Пожаловался на тяжелую жизнь, на ошибки в работе, которые, несмотря на все предосторожности, все же случаются…

— Мы тоже показались тебе подозрительными? — спросил Ян.

— Показались, — доверчиво сообщил незадачливый агент. — Разве станет простой советский человек говорить о каких-то князьях, замках? Только я решил пока повременить. Чтобы выпили, разговорились — тогда уж все наверняка!

— Эх, как мне хочется ему врезать! — прошептал Федор.

— Как ты мог так ошибиться? — сурово вопрошал Ян. — Я же тебя предупреждал! Разве ты не видишь, что перед тобой — первые люди государства? Заподозрить их?!

Официанта обуял жуткий страх.

— Пощади, отец родной! — он упал на колени перед юношей и стал целовать ему руку. — Не погуби!

— Встань немедленно! — приказал Ян, всерьез опасаясь, что он перегнул палку; в ресторане все разом смолкли, а ещё трое официантов замерли у входа в раздаточную в изумлении: их товарищ, чванливый гордец, а для некоторых и откровенный вымогатель, стоял посреди зала на коленях! Выходит, и на старуху бывает проруха? Отраднее картины им трудно было и пожелать…

— Встань, — повторил Ян, — и иди! Ты забудешь о нашем разговоре, но всегда будешь помнить: нельзя всю жизнь безнаказанно издеваться над людьми!

— Да-а, — протянул Головин. — Читаешь, читаешь, думаешь, все узнал, ан нет, выясняется, что, как и прежде, для тебя это — терра инкогнита [3].

— Разве ты не сам, ещё в замке, объяснял мне, что к чему?

— Видимо, чем меньше знаешь, тем легче учить других! — усмехнулся Федор. — Если соотноситься с тем, что я знаю, то тогда где твои пассы? Где наложение рук? Где предварительное погружение в сон?

— Зачем же его погружать, если он и так послушный? Я таких людей сразу чувствую. Наверно, и вправду эта его работа агента — нервная. Все время в напряжении. Нет, поверь мне, долго этот человек не проживет! Сердце изношенное, сосуды слабые… Его пальцем ткни — и разрыв сердца!

— Страшный ты человек! — пробормотал Федор.

— Чем же это я страшный? Знанием?

— Властью над людьми. Если твоим даром неумело пользоваться, сколько людей можно погубить!

— Вот потому я и пошел учиться. А насчет губительства — это ты зря! Конечно, случалось мне судить других своим судом, грешен, но, видит Бог, я делал сие не ради развлечения, а лишь для спасения других!

— И многих ты так спасал?

— Немногих… Два дня назад, например, Светлану, о которой я тебе говорил.

Федор вспомнил убитых в замке — взглядом! — Епифана и могущественного Зигмунда Бека, поежился.

— От кого ты спасал Светлану?

— От охранника в тюрьме. Что-то мне не везет в таких делах — сердца у негодяев какие-то слабые! Чуть что — инсульт или инфаркт… Меня самого это беспокоит, — взгляд Яна остановился на одной точке. — Получается, что я не могу рассчитывать свои силы. Неужели действительно мой дар для других опасен?

— Возможно, — протянул Головин, чувствуя, как на него пахнуло ледяным холодом — так, наверное, ощущает себя жертва под пистолетом неврастеника или перед диким зверем: прыгнет, не прыгнет?

— Ты-то чего испугался? Вон, даже глаза забегали, — обиделся Ян. — Неужели ты думаешь, что я над друзьями опыты провожу? А что бы ты сам сделал, если бы видел, как твою… сестру, например, собирается изнасиловать какой-нибудь недоносок? Стоял бы и смотрел?!

— Где ты стоял-то? — изумился Федор.

— Ну… как бы стоял. Сам был далеко, а увидел все так, будто рядом стоял.

— Хочешь сказать, что этого охранника ты… на расстоянии?

— Да, ударил, ладонью. В грудь. А получилось, что слишком сильно ударил — инсульт с ним приключился.

— О Господи! — Головин был потрясен. — Ты сам до этого додумался? Воздействовать на расстоянии…

— Ничего я не додумывался. Я среди ночи в общежитии от её крика проснулся…

— Но ты не мог его слышать!

— Выходит, мог!

Головин нервно схватился за вилку.

— Мой бедный мозг, кажется, чудес больше не воспринимает, потому что он сигналит: 'Есть хочу, есть хочу!' Видно, всю энергию мы с моим организмом израсходовали на удивление.

Он съел было два кусочка, но опять отложил вилку.

— От такого ничего в горло не полезет!

— А мне не только лезет, а прямо-таки заползает. Я вдруг почувствовал, что ужасно проголодался!

— Я себе никогда не прощу, если твой феномен останется неизученным! У меня прямо руки зачесались: подключить к тебе приборы и замерить силу излучения…

— Размечтался! — пробормотал Ян с набитым ртом. — Не позволю делать из себя морскую свинку!

— Ладно, отвлечемся. — Федор обвел глазами зал. — Между прочим, из-за соседнего столика на тебя смотрят…

— На нас смотрят! Мной заинтересовалась молодая блондиночка, а тобой брюнетка постарше!

— Неужели у тебя во лбу есть ещё и третий глаз? Ведь ты не отрываешься от тарелки!

— Так я до этого посмотрел! — простодушно признался Ян.

Они расхохотались.

— Но все равно к Светке нужно зайти! — Ян прочертил в воздухе вилкой восклицательный знак. — Как она перенесла все эти ужасы? Вообще, она человек впечатлительный, хотя иногда прикидывается ходячим параграфом… Пойдем со мной, а? С хорошими людьми познакомишься. У неё муж, кстати, тоже врач. Только военный.

— А как его фамилия?

— Крутько. Николай Иванович.

— Что? Крутько? Так я же его знаю. Майор медицинской службы? Славный малый.

— Вот видишь? Плохих не держим. А если ты посмотришь на Светлану… Влюбишься, хотя ты — муж и отец. В неё все влюбляются. С хутора уходили была оборвыш, дикий котенок… А сейчас! Грациозная, гибкая