Петруша метался по своему номеру, проклиная себя за ротозейство и слабость к прекрасному полу: чем увлекаться переводчицей, мог бы повнимательнее приглядеться к коллегам, которые тоже ведут себя отнюдь не безупречно. Разве не подозрительно знакомство Фирсова с тем же Астаховым? Или знакомство Верещагина с Есениным — поэт явно живет не по средствам, и ведет себя за границей, точно в родном доме.

Пока он таким образом размышлял, Катерина решила не медлить и, подняв трубку, попросила телефонистку соединить её с номером Астахова в 'Регине'. Тот откликнулся сразу, будто ждал её звонка.

— Катюша, что-то случилось?

— Случилось. Коленька, ты не мог бы прийти?

— Иду. Выхожу немедленно. Ты только не волнуйся.

Наверное, прозвучало в её голосе что-то, заставившее его забеспокоиться… У Катерины потеплело на душе. И вообще, непонятное творилось с её душой. То, что она прежде считала броней, оказалось просто ледяной коркой. Но не слишком ли стремительно она таяла? Опять её захватывали события и тащили в водоворот чувств против воли. Вернее, против привычки к определенному укладу жизни. Опять начинать сначала?

Теперь от нахлынувших на неё чувств в опасной близости появились слезы, а ведь она уже и забыла, когда плакала! С некоторых пор она стала подолгу изучать себя в зеркале, и с удивлением обнаружила, что её лоб в задумчивости пересекают две вертикальные складки, а когда она хмурится, лицо становится угрюмым и некрасивым. В плохом настроении у неё никнут плечи, а шея будто теряет высоту и надламывается. Словом, Катерина поняла, что представляла себя совсем другой…

Когда она выталкивала за дверь Петрушу — интересно, что сказал бы Дмитрий, увидев столь непривычную её воинственность? — то поймала себя на желании изо всех сил ударить его. Причем не по- женски, пощечиной, а по-мужски, с замахом, кулаком… В дверь постучали.

— Кто там? — спросила она, с трудом выныривая из задумчивости, забыв, что сама позвонила Астахову.

— Это я, Катенька, открой! — услышала она знакомый голос и принялась разбирать баррикаду из стула. — Откуда у тебя револьвер?

Катерина, оказывается, до сих пор сжимала его в руке. Она рассказала возлюбленному о посетителе, неизвестно как проникшем в запертый номер.

— Ну, это вовсе не так сложно, как ты думаешь. И что он от тебя хотел?

— Не успела расспросить, — хмыкнула она. — Я ведь рассказывала, как выступала с цирковой труппой…

— Он шантажировал тебя прошлым?

— Погоди, просто я начинаю от печки… В общем, когда-то мы с твоей племянницей кое-чему научились у наших борцов. Так, ерунда, каких-нибудь два-три приема самозащиты.

— Хочешь сказать, что ты у своего нежданного гостя отняла револьвер? Ты хоть знаешь его? Кто это?

— Представь себе, один из наших врачей.

— Тот, что следил за тобой?

— Он самый!

— Интересно… — Астахов взялся за трубку.

— Ты хочешь с ним поговорить?

— Не имею ни малейшего желания… Герр Фогель, — сказал он в трубку, вы говорили, что если у меня возникнут какие-то неприятности… Вы были правы, это не ваши люди, но слежка, как говорится, имела место. Да, и я знаю, кто это!

Некоторое время спустя кто-то постучал в комнату Петра Игоревича Коровина.

— Администратор отеля, — сказал из-за двери мужской голос.

Петруша открыл, и тут же мощной рукой был отброшен на середину комнаты, а в его номер вошли трое незнакомцев в плащах и шляпах, надвинутых на глаза.

— Берлинская полиция, — проговорил один из вошедших по-русски, но с сильным акцентом. — Это ваш револьвер?

— Н-нет, — внезапно пересохшим горлом заблеял Петруша.

— А если мы обнаружим на нем ваши отпечатки пальцев?

— Кажется, я ошибся, — он без сил рухнул в кресло. — Это действительно мой револьвер!

— Одевайтесь! — сурово приказал мужчина; его спутники молча стояли рядом и молчание их было зловещим.

Коровин почувствовал, как по его спине стекает холодный пот. Совсем недавно казавшееся блестящим его будущее — известного врача (любимая работа!) и тайного агента (увлечение!) — померкло в один момент.

— Пощадите! — прошептал он, борясь с желанием рухнуть на колени. — Если я выйду отсюда под конвоем, моя жизнь окажется загубленной! Неужели нет другого выхода? Я согласен на любые ваши условия.

Мужчины переглянулись.

— Не думал, что он 'поплывет' так быстро! — сказал по-французски один из молчавших; к счастью, Петруша французского не знал.

Отправляя в Берлин молодого врача с поручением, капитан Мережко не мог и предположить, что на долгие годы получает в свой штат тщательно замаскированного двойного агента…

На вокзале встречающие ждали берлинский поезд. Прогуливаясь по перрону, Ян нос к носу столкнулся… со следователем ОГПУ Дмитрием Ильичом Гапоненко. Во взгляде последнего мелькнуло было удивление, тут же сменившееся подчеркнуто дружеским участием.

— Рад видеть вас, мой юный друг. В какой-то момент я, честно говоря, забыл, что вы собираетесь заканчивать медицинский институт. Встречаете одного из своих наставников?

Гапоненко говорил безо всякого подтекста. Просто он невольно копировал одного из своих бывших начальников по наркомату иностранных дел. Сейчас, в ожидании поезда, он мог позволить себе расслабиться и говорить этаким благодушно-покровительственным тоном. Яну же он показался угрожающим. Он было чуть не запаниковал, но вспомнил свое ночное решение преодолеть страх. Он уставился в спину майору, который поглядывал вдаль, не появился ли поезд, и мысленно скомандовал: 'Прыгни на рельсы! Прыгни! Прыгни!'

Плечи Гапоненко дрогнули, как будто мозг пытался заблокировать это нелепое приказание извне, но нога уже пошла вперед. Ян рванулся и успел схватить его за рукав шинели, а потом и поддержал за локоть. Некоторое время майор недоуменно смотрел на него.

— Что это было? — он с силой потер лоб. — В глазах полыхнуло, а в голове как колокол: 'Прыгай! Прыгай!'

Он испытующе вгляделся в Яна.

— Поплавский, твои шуточки?

К сожалению, Ян так и не научился врать, глядя собеседнику в глаза, и потому отвел взгляд. Гапоненко понял, что угадал. Звериное чутье ещё никогда не подводило его. Он успевал уклониться даже от летящей пули, а тут… мальчишка, сопляк! И какую власть может над ним иметь! На миг он стал прежним — жестоким, безжалостным Черным Пашой, который в минуту опасности напоминал изготовившегося к прыжку хищника. Но поединка между ними быть не могло, и потому он стер с лица негодование и надел маску добродушия.

— Недооценил я тебя, хлопчик, — он говорил, ласково улыбаясь, и со стороны могло показаться, что беседуют два любящих друг друга человека, потому что и Ян улыбался в ответ. — Ты со мной эти опыты не проводи, а то я могу рассердиться и поедешь ты, недоучившись, играть в гляделки в холодную и далекую Сибирь.

Он ещё какое-то время сыпал угрозами и смотрел в покаянные глаза парня. Тот пообещал, что такое больше не повторится, что он раскаивается и сделал это нечаянно. Пусть Дмитрий Ильич не волнуется, он понимает разницу между ними…