попал в другой мир, где все недавно вымерли и оставили после себя, в числе других, и этот дом… Через несколько шагов это чувство странным образом усилилось и теперь Исаков почти был уверен что если он повернет и выйдет на улицу, то там его будут ждать лишь радиоактивные руины. А над ними будут летать, стеная в унисон с завываниями ветра, души погибших в катастрофе. Но завхоз стряхнул наваждение и, остановившись перед кабинетом Лакшина, осторожно постучался.
– Входите.
Котел, еще раз бросив взгляд на оставшийся пустынным коридор, проскользнул к оперативнику.
– Здравствуйте… – опасливо проговорил Игорь и застыл, ожидая реакции.
– Здравствуй, здравствуй, – устало выдохнул кум. Он оторвал взгляд от каких-то бумаг, сгреб их и отправил в ящик ставшего девственно чистым стола. – Чего стоишь? Проходи, присаживайся.
Убедившись, что кум достаточно серьезно воспринял слова, сказанные сегодня при мимолетной встрече, Котел смело прошагал к знакомому стулу и утвердился на нем.
– Ну, – Игнат Федорович соединил ладони на затылке, создавая тем самым впечатление своей беззащитности, – с чем пришел?
– Я тут… – Исаков напрягся, подыскивая приемлемую формулировку и объяснение своих действий, – решил немного продублировать…
– Мне уже доложили о твоей самодеятельности. – Улыбнувшись, наклонил голову оперативник. – И каковы же результаты?
– Вот список… – завхоз с готовностью протянул Лакшину исписанные листы. Тот принял, проглядел наискосок.
– Все?
Исаков кивнул, встал и, уже сделав первый шаг к двери, замешкался. Стоит ли говорить про Крапчатого и библиотекаря? И, решив, что это совершенно необходимо, повернулся и наткнулся на изучающий взгляд Игната Федоровича:
– Чего-то забыл?
– Д-да… Тут такое дело… – замялся Котел, – Короче, Крапчатый приказал мне сделать копию этого списка.
– И ты сделал, – констатировал Лакшин.
– Нет, не я, Пепел, то есть, осужденный Перепелов…
– И что?
– Я этот список так, вскользь проглядел… Там не было одной фамилии. Братеева.
– Библиотекаря? – с тщательно делаемым равнодушием поинтересовался кум.
– Да, его. Я…
– Да, я знаю, заходил к нему… – закончил фразу Игнат Федорович. Ему не доставляло удовольствия созерцать расширяющиеся после каждого такого откровения глаза завхоза, но это был один из лучших методов заставить того говорить все без утайки.
– Я посмотрел книгу, которую брал Сопатый. Нет в ней ничего.
– А ты, конечно, искал дневник Гладышева?
– Да…
– И что же сказал Крапчатый? – резко переменил тему кум.
– Что разберется, почему Пепел пропустил Братеева…
Произнеся это, Игорь побелел. До него внезапно дошло, что его шнырь, очевидно, не хотел, чтобы информация о библиотекаре дошла до блатных, а он, Исаков, своим поганым языком все выболтал!
Взгляд Лакшина оставался таким же равнодушным и завхоз несколько успокоился. Ну не смертельный же косяк он запорол?
– И все?
– Да. Он со мной почти и не разговаривал…
– Хорошо, иди. – Игнат Федорович прикрыл ладонью зевок, – На проверку опоздаешь…
Котел буквально выскочил из кумовского кабинета. Направляясь в отряд, он костерил себя последними словами. И за то, что ляпнул про Братеева Крапчатому, и за то, что проговорился об этом Лапше.
3. Новый сон Кулина.
Прожекты прожектами, а сейчас следовало позаботиться и о том хлебе, который Николай зарабатывал, занимаясь посредничеством. Забыв на время о Ксении, Куль поужинал и, сразу после столовки, отправился на промку.
Сегодня вход на промзону охранял Рупь. Кулин недолюбливал этого прапорщика. И не только за его патологическую жадность. Рупь отличался злопамятностью и выходящей за всякие рамки жестокостью. Рассказывали, что одной зимой какого-то неполюбившегося ему зека этот прапор в течение всего декабря при всяком съеме с промки заставлял раздеваться чуть ли не донага. Дело кончилось тем, что зек слег с пневмонией и лишь тогда Рупь успокоился.
– Куда, бля?!
По одному этому окрику было понятно, что прапор сегодня более чем не в духе.
– В качалку, – спокойно ответил Николай полуправду.
