– Ты хочешь выспросить их что они говорили куму? – с ужасом отодвинулся шнырь.

– И то, что они ему не сказали…

– Ну, завхоз, – Пепел угрюмо крутил свой стакан в пальцах, – опасное это дело. Думаешь, Лапше о твоей самодеятельности никто не доложит? Доброхоты найдутся. Будь уверен.

– А я и не догонял, что меня сдадут! – усмехнулся завхоз и приложился к густому, почти черному, вареву, – Тут риск, конечно, есть. Но сам знаешь, кто первый встал – того и сапоги.

– Ну разве что…

Пришел Шмасть, ведя за собой отобедавшие вторую и третью смены. Его тут же посвятили в замысел Котла. И этот шнырь тоже отнесся к идее с некоторым недоверием, но после убеждений и заверений Исакова, что вся эта катавасия на благо оперчасти, согласился.

– Отряд! – высунувшись из каптерки, проголосил завхоз так, чтобы было слышно в обеих секциях, – Белье сдаем!

На столе уже лежал расчерченный листок с уже отмеченными категориями белья. Рядом с ним еще один, пока еще пустой. Для того, чтобы достать даже эту бумагу, шнырям пришлось сбегать в соседний отряд. Прапора отмели все, на чем можно было сделать запись.

– Два полотенца в клеточку, две простыни, две наволочки. – первый поспевший зек перечислил сдаваемое. Судя по количеству белья, сдавал он за двоих.

Котел записал фамилию, расклад по позициям и, подняв глаза на стоящего, спросил:

– Ты чего куму каркал?

– Да ничего, сукой буду! – искренне возмутился мужик. Завхозу было в данном случае все равно, говорит этот деятель правду, или нагло врет, отмазываясь от сотрудничества с оперчастью.

– А мне что ты можешь сказать? С кем тусовались Гладышев и Сапрунов?

– Дай-ка припомню, – напрягся мужик. – Да, с этим, Ушаковым из седьмого. Старпер, на промке метлой машет. Частенько Голодный его чихнаркой угощал. А с чего? Хрен его знает…

Да, и с этим…

Сегодня сдача белья тянулась как никогда долго. Но вместе с каждым зеком рос и список у Котла. И не только список. Работяги, опасающиеся завхоза больше кума, ближе-таки, выкладывали как на духу все, что им было известно про покойных. Хорошее, плохое, сплетни. Сапрунов с Гладышевым успели поработать во всех трех сменах, и поэтому информации о них было с огромным избытком.

Некоторые без лишних слов понимали причины такого допроса, другие пытались артачиться, но с ними разговор был короткий:

– Что, куму, блин, небось, все выложил?! Знаю я тебя! Смотри, не расскажешь мне – зачморю!

Этого обычно хватало.

К тем же, кто имел больше чувства собственного достоинства, подход был несколько иной:

– Врубись, Голодного замочили. Сопатый пошел на киллера и сам на решке оказался. Я, завхоз, блин, должен такое терпеть?! Под раскрутку пойду, а вычислю гада! Только надо мне знать…

И так далее.

Зеки с чувством стучали друг не друга, заваливая Котла грудами сведений. Поначалу он записывал все, но потом, когда пальцы уже приобрели вмятины от ручки, Игорь стал фиксировать на бумаге лишь нечто новое. Потом вообще прекратил записывать связи убитых в своем отряде, ибо для этого пришлось бы написать практически полный его список.

Шмасть с Пеплом оставив белье в каптерке, повели отряд мыться, а Игорь остался изучать свои записи. Из них выходило, что в разное время Гладышев-Голодный обрабатывал разных стариков. Причем быков, местных, хумских. Почему, было для Исакова очевидным – собирал телеги про монастырь.

Но вряд ли Сопатый доверил бы этим гонщикам дневник семейника. И даже не потому, что он сомневался в их надежности, как раз напротив, на старшее поколение и зеки, и вертухаи обращают куда меньше внимания. Ну что может сделать седой хмырь? Но ведь общался с ними и привечал лишь Голодный. Сапрунов в таких контактах замечен не был. И именно поэтому Сопатый никогда бы не пошел к гладышевским информаторам.

У Котла от тяжелых размышлений и применения логического мышления на лбу выступила испарина. Смахнув соленые капли, завхоз продолжил рассуждать.

Следующими связями убитых были обычные мужики. Котлу довелось некоторое время повкалывать на промке, и некоторых из этой когорты он знал лично. Это были те, кто занимался маклями с деловьем. Оперчасти, как однажды поведали Исакову, об их деятельности было известно, но, поскольку подпольное производство не выпускало ничего опасного, кум закрывал на это глаза.

Сопатый мог бы спрятать дневник у маклеров, но за это с него потребовали бы некую мзду. А, как видел завхоз, семейство покойных использовало лишь ларечный чай. Так что дела в последнее время у них шли не очень хорошо, и свободных денег явно не водилось.

Выделив первую и вторую категории галочками, Котел обнаружил, что существуют и те, кто не вписывался ни в одну из предыдущих групп. Эти фамилии показались Исакову совершенно незнакомыми и он, вчитываясь в них, медленно ставил около каждой по жирному вопросительному знаку.

И вдруг ручка замерла, успев выписать лишь верхнюю дугу. Братеев. Первый отряд. Завхоз, не закончив вырисовывать вопросительный знак, автоматически сунул ручку в рот. Владимир Олегович Братеев был писателем. Не очень известным, но успевшим выпустить две книжки про свои путешествия по Кении. Вся зона знала, что сидит он на самом деле за политику, а менты желая пришить уголовку, доколупались к африканскому копью, сочтя этот экзотический сувенир холодным оружием, хранимым незаконно. Но не это взволновало завхоза. Кум, зная, что писатель писателем и останется, поставил его работать в библиотеку. Там Владимир Олегович и создавал свой очередной шедевр, в промежутках между получением и выдачей газет и журналов, и наблюдением за зеками, изредка навещавшими читальный зал. В отряды книги не