закрыт и стояла очередь из легковушек и грузовых машин. Непонятно почему, но эта женщина выбрала именно ГАЗ Николая. В тот момент он думал лишь о том как бы не опоздать на автобус, который должен был доставить бесконвойников обратно в монастырь. И, когда раздался негромкий стук в окно, Куль не обратил не него внимания, весь погруженный в свои мысли. Стук повторился. Повернув голову, Николай, сквозь запорошенное снегом дверное окошко увидел лишь какой-то светящийся ореол. Через мгновение дверца распахнулась и перед Кулиным возникла она. Фары стоящего за ГАЗом автомобиля подсвечивали наброшенный на голову капюшон ее светлой шубки и казалось, что это светится сам мех, окружая темные волосы женщины сияющим нимбом.

– Вы не подбросите? – спросила она.

Николай, ошалев от чудного видения, дольше, чем требовалось, смотрел на незнакомку, пока наконец порыв холодного воздуха из распахнутой двери не привел его в чувство.

– Залезай… те… – хрипло проговорил Кулин.

Женщина споро забралась в кабину:

– Вы даже не спросили куда мне надо… – с несколько обиженной интонацией проговорила попутчица и лишь теперь Куль понял, что она очень молода.

– И куда вам надо? – послушно осведомился Николай.

– Ой, вы такой смешной! – расхохоталась вдруг девушка.

– Почему это? – опешил Кулин.

– Вы на меня смотрите так, словно никогда женщин не видели…

– Последние годы – да.

– Да как так может быть?! – на лице незнакомки читалось такое искреннее удивление, что Николай и сам не заметил, как рассказал ей про себя почти все. К тому времени Ксения уже разъяснила куда надо ехать, и Куль, несмотря на то, что ему приходилось делать крюк порядка десяти лишних километров, гнал и гнал машину по скользкой зимней дороге. Он не думал, что это случайное знакомство может принести какие-то плоды, однако, когда однажды Кулин закончил работу гораздо раньше, чем обычно, он вдруг поймал себя на мысли, что ему чертовски хочется еще раз увидеть эту странную женщину. Адреса ее он не знал, но зрительная память сработала безотказно и вскоре Николай притормозил у невзрачного двухэтажного домика.

Свет в окнах горел, Куль с минуту потоптался у калитки, вздохнул, и решив «будь что будет», шагнул во двор.

Ксения, к удивлению бесконвойника, узнала разоткровенничавшегося водителя, посадила его в большой комнате, захлопотала на кухне. Потом они пили чай, болтали о каких-то незначащих вещах. Николай пожирал девушку глазами и при этом не забывал постоянно поглядывать на часы.

Наконец, когда пришла пора уходить, хозяйка проводила Николая до машины и шепнув: «Заходи еще, ладно?» – поцеловала, захватив своим лобзанием и щеку, и губы.

От этого женского прикосновения Куль ошалел. Фантазия его разыгралась в полную силу. Он почти наяву видел все эти эротические сцены, при этом умудряясь не врезаться в попутные столбы и сугробы.

Это изменение состояния Кулина увидели все бесконвойники.

– Чего это у тебя глаза так блестят? – спрашивали Николая, – Что, козырный сеанс отхватил?

Не имея возможности, да и желания, рассказывать что действительно произошло, Куль соврал чего-то правдоподобное. Зеки восторженно поцокали языками, и прекратили обращать на Кулина внимание. Но Николай уже не мог забыть эту девушку.

После визита Котла, Игнат Федорович наскоро набросал все то ценное, что сообщил ему завхоз. Ценного набралось всего три строчки убористого текста. Но это, ободрил себя Лакшин, только начало. Теперь следовало по горячим следам навестить Поскребышева пока тот не начал удовлетворять свои разнообразные потребности.

Михаил Яковлевич Поскребышев был капитаном медицинской службы. Он ухитрялся одновременно обслуживать и роту конвойников, и взвод внутренней охраны зоны, и самих зеков. Впрочем, ко всем ним он питал одинаковые чувства, или, скорее, полное их отсутствие. Прием пациентов Поскребышев вел с апатичным видом, зачастую не давая себе труда выслушать больного до конца. Когда пришедший к нему начинал уж очень детально перечислять симптомы заболевания, Михаил Яковлевич прерывал говоруна и спрашивал:

– Говори четко: где болит?

И, следуя из ответа, рылся в своем шкафчике и давал пациенту несколько таблеток. Чаще всего это был глюконат кальция, вещество совершенно безвредное, но и бесполезное. Но, что самое удивительное, больные от него выздоравливали. Впрочем, славы целителя Поскребышеву это не приносило, у него даже не было прозвища, как практически у всех, кто так или иначе был связан с зеками. Его называли просто – лепила, а само это слово означало врача на блатном диалекте.

Впрочем, несколько раз активное нежелание Поскребышева ставить диагноз едва не доводило его до беды. Так случилось когда он отмахнулся от зека с приступом аппендицита и тот через два дня скончался от обширного перитонита. Но вскрытие производил сам Михаил Яковлевич, который и написал, что зек помер от отравления суррогатом спирта. Был небольшой шум, но указанный лепилой суррогат официально применялся в одном из производств и версия с отравлением прошла.

Другой раз объектом неверного диагностирования оказался солдат-вышкарь. Зимой, во время дежурства у него ветром сорвало шапку. Пост покинуть он не имел права, на его звонок начальнику караула с просьбой принести новую, он был послан далеко и надолго, а мороз тогда стоял градусов тридцать. У вышкаря за три часа на промозглом ветру оказались обморожены уши, а через пару дней он свалился с сильнейшей мигренью. И вновь Поскребышев облажался, не сумев определить менингит. Но и на этот раз все сошло Михаилу Яковлевичу с рук именно из-за его халатности. В журнале записи пациентов он попросту забыл отметить визит этого солдата. Поскольку официального обращения к медицине не было, то и винить ее не имело смысла.

Но кое-какие медицинские умения у Поскребышева все же наличествовали. Так, он без труда определял