— С Распутиным? Чем же?

— И он, и я... и ты, кстати, видим, что мир куда обширнее и многообразнее, чем тот вольер, в который загнала людей их собственная тупость. И он, и ты, и я понимаем: то, что считается высшим благом здесь, на самом деле не более чем пустышка в руках младенца. И он, и ты, и я понимаем, что, увлекшись этими игрушками, человечество забыло про главное. Но все мы трое: и он, и ты, и я — играем по правилам вольера. На этом, правда, сходство заканчивается, дальше начинаются различия. Я хочу вывести людей на свет. Ты жалеешь их размякшие мозги и всеми силами оберегаешь вольер. Ну а Гришка тогда вообще струхнул. Вся его жизнь в последние годы — это борьба за сохранение своего статуса и ожидание пули в спину, оттого и пил, и распутничал. Ничем другим, кроме той ночи в твоем доме, это закончиться не могло. Чтобы выжить, пророку надо быть хищником, а не трепетной ланью. Это закон.

— Христос так не считал, — заметил я.

— И чем кончил? — губы Гоюна сложились в насмешливую гримасу. — Только не говори мне, что с креста он донес свои истины всему миру. Только не говори мне, что его проповеди и поповские сказки — одно и то же.

— Не буду говорить, — пообещал я.

— Тогда почему ты вышел на бой против меня? — спросил Гоюн. — Почему защищаешь этот лживый, насквозь прогнивший мир? Скажи мне, князь, как ты собираешься заставить это стадо меняться, если не хочешь выгнать его в чисто поле? Да, там волки. Там опасно, голодно и страшно. Но как иначе им научиться думать самостоятельно, если не лишившись иллюзорной защиты и привычных кормушек?

— Ах, Гоюн, — я печально улыбнулся, — стадо баранов в ночном лесу становится испуганным стадом баранов, а не боеспособным легионом. Ты думаешь, что заставишь людей думать и искать, низвергнув мир в хаос? Никогда. Те, кому нужны лишь кормушки и забор, будут искать новые кормушки и строить новый забор. Да ты и сам это понимаешь, если уже примерил на себя корону будущей империи. Ты думаешь, что, возглавив их, сможешь что-то поменять? Никогда. Дашь им укрытие после бури — сделают тебя новым идолом. Заставишь сдавать экзамены по духовности — будут покупать дипломы. Да и толпу проводников, которые огнем и мечом понесут твое учение в массы, можно себе представить. Русь так однажды уже крестили. А какая инквизиция расцветет после твоего ухода, Торквемада в гробу перевернется. Впрочем, ты этого не увидишь. Но тебе предстоит увидеть реки крови еще при жизни, когда наступит призываемый тобой хаос. Ты сможешь перенести это, когда увидишь, как по твоей вине гибнут миллионы?

— Ради великой цели, чтобы миллиарды встали на верный путь.

В комнате воцарилась тишина. Несколько секунд мы молча смотрели друг другу в глаза.

— Нет, Гоюн, я не дам тебе этого сделать, — произнес я. — Не будет блага в деле, которое замешено на крови. Лучше убей меня сейчас, потому что иначе я уничтожу тебя.

— Дьявол Мо, младший брат всех Будд и их злейший враг! — скривился он. — Как жаль, что ты не можешь видеть так же далеко, как вижу я! Твой взор простирается не дальше грядущей бойни, а я вижу землю обетованную. Я знаю, как туда привести людей.

— В том и беда человека с мощным интеллектом и образным мышлением, что ему очень сложно отличить виденное от выдуманного.

— Значит, и ты не застрахован от ошибок. Скажи, — он подошел ко мне почти вплотную, — ты видел что-нибудь за бойней?

Слово «видел» он подчеркнул.

— За твоей — не много. Я видел лишь большую войну.

— Я тоже, — быстро кивнул он.

— Я видел, что Россия и ее союзники, выстоят.

— Возможно, — процедил он.

— Но я видел, что ты создашь другую империю, равную нашей по силе. Центром ее будет Китай.

— О да! — расцвел он в улыбке. — Но дальше. Дальше.

— Противостояние, Гоюн, а противостояние никому не приносило счастья: ни победителям, ни побежденным. Вы проиграете и будете ввергнуты в разорение и новый хаос, а в России возродится абсолютная монархия. В конце концов, как любая абсолютная власть, она приведет к новому коллапсу. Цивилизация будет вынуждена пойти на новый круг. Круг, а не виток, Гоюн.

— Нет, — воскликнул он. — Я видел другое. Мы победим. Это будет начало новой эры.

— Значит, кто-то из нас подменил видение измышлениями, выдал желаемое за действительное, — улыбнулся я. — С пророками это бывает — обычная профессиональная ошибка.

Он отошел к столу, тяжело оперся на него и пристально посмотрел на меня.

— Почему ты считаешь, что именно твое видение было истинным?

— Потому что я видел десятки стран, где подобное уже было. А еще я знаю, к чему могли привести эксперименты подобных мечтателей. Я видел Ленина и во что бы превратил Россию коммунизм, если бы победил. Там ведь тоже в теории были великие цели. Сейчас уже невозможно представить разделенную империю на задворках мировой политики и экономики. А ведь это было бы, случись Ленину победить. Ведь он был такой, как ты. Нас спасли те, кого когда-то называли «слугами самодержавия». Это они создали условия для установления гражданского общества. А революции, Гоюн, всегда отбрасывают народы назад. От дел уходят профессионалы, торжествует хам. Кому это на пользу? Кому это поможет в развитии? Какая новая эра, если те же уроки придется повторять?

— Ну и как ты думаешь это менять? — тихо спросил Гоюн. — Ведь я не верю, что тебя все устраивает.

— Эволюция, Гоюн, — ответил я. — Это долгий, но верный путь. И пройти его надо весь, спокойно, экономя силы. Без рывков. Любой скачок, перепрыгивание оборачиваются в будущем куда большими бедами. Для стран — реформы. Для отдельных людей — путь познания.

— Долго же они будут идти, — усмехнулся Гоюн.

— А разве мы куда-то торопимся? Зачем вообще затеяна вся эта канитель, которая зовется жизнью, как не для того, чтобы мы пришли к осознанию высших истин. Но прийти каждому суждено в одиночку. Толпой туда не загонишь.

— Если их не встряхнуть, они никуда не пойдут.

— Тот, кто готов, будет искать всегда. Кому это не надо — не поможет ничто.

На несколько секунд Гоюн задумался. Его взгляд стал отсутствующим. Потом он вскинулся.

— Нет, — решительно заявил он, — я не мог ошибиться. Я одержу победу.

— Тогда лучше убей меня, — тихо сказал я. — То, что я тебе предсказал, случится лишь в этом случае.

— А если нет? — пристально посмотрел он на меня. Несколько секунд мы молча смотрели друг другу в глаза.

— Не могу я тебя убить, — тихо сказал он. — Ты в Гатчине, я... неважно. Мы говорим телепатически, физическое воздействие невозможно. Психически я над тобой не властен. Ты, чай, не какой-нибудь адвокатишка — мелкая душонка. Да и не хочу я тебя убивать. Оставайся. Если я все делаю правильно, то мне не помешают никакие демоны. Если ошибаюсь... Мне будет приятнее погибнуть от твоей руки, чем от пули тупого спецназовца. Будем сражаться. Пусть судьба сама разрешит наш спор. Прощай.

— Ваша светлость, — раздался за моей спиной чеканный голос.

Я вздрогнул и обернулся. Передо мной вытянулся в струнку офицер личной охраны государя.

— Ваша светлость, — повторил он, — его величество просит вас к себе.

Государь сидел за своим столом, нахмурясь. Я сел напротив него.

— Я не ожидал от вас такого выступления, князь, — тихо сказал император.

Я промолчал.

— Ваше предложение наносит удар по самым основам нынешней политики России, — продолжил император. — Впрочем, вы мне именно это и обещали. Скажите, вы действительно считаете, что существующий порядок вещей должен быть изменен?