Я на секунду прервал рассказ. Машина еле ползла вдоль тротуара, Мотл, увлеченный повествованием, ехал с черепашьей скоростью.

– Запомни, – твердил психометрист дочери, – ничто не приводит к совершенству жизни больше, чем вздох, исходящий из глубины сердца. Если выбор стоит между тем, чтобы смириться с порядком вещей, и тем, чтобы впасть в душевное смятение – выбери первое.

Слова Мастера, произнесенные за десятки лет до начала гонений, удивительно точно накладывались на жизнь Просперо. Мастера потому и зовутся мастерами, что умеют формулировать истины, наиболее важные для их поколения.

По вечерам к маяку подплывали дельфины. Они пили пресную воду ручья, впадающего в бухту и, опьянев, поднимали гомон и писк. Оливия доставала виуэлу, усаживалась на ступеньках маяка и начинала петь. Дельфины умолкали, прислушиваясь к нежному звону струн и мягкому голоску девочки. В тихую погоду ее пение разносилось над морем на большое расстояние. Рыбаки, возвращавшиеся с лова, принимали его за пение сирен и в испуге выбрасывали за борт самые большие рыбины, принося жертву владыке морей.

Пела Оливия удивительно: тот, кто хоть один раз слышал ее голос, не мог забыть его до конца своих дней.

– Кратчайший путь связи с Космосом, – не уставал повторять психометрист, – из доступных нам в этом мире, – пролегает через музыку и пение.

Одиночество ли сыграло свою роль или врожденный талант, но необычные способности девочки проявились очень рано. Первое, на что обратил внимание отец, была ее удивительная усидчивость. Оливия могла часами рассматривать цветок, следить за медленным ходом улитки, вглядываться в трещинки на поверхности камня. Однажды Просперо поставил перед ней игрушечный флюгер и попросил понаблюдать за направлением ветра. На море стоял штиль, но флюгер вертелся в разные стороны, словно вокруг бушевала буря. Присмотревшись, отец понял: флюгер вращается от взгляда Оливии.

С этого момента психометрист стал формировать ум дочери с особым пристрастием. Наверное, ни одна девочка в мире не воспитывалась так, как Оливия. Обыватели сочли бы ее детство ужасным: у нее не было подруг, она не играла в куклы, не читала детских книжек, отец не рассказывал ей сказок и не пел детских песенок. С самого юного возраста он относился к Оливии, будто ко взрослому человеку, и не просто взрослому, а потенциальному Мастеру. Детства, в общепринятом смысле, у нее никогда не было, но зато по самым таинственным путям психометрии Оливия бродила, словно по грядкам своего огорода.

До двенадцати лет отец прятал Оливию от посторонних глаз, единственными ее собеседниками кроме него самого были осторожные чайки, шаловливые дельфины и Космос. Первая встреча с рыбаками, привозившими на маяк продукты и нефть, сильно поразила девочку. Оказалось, что не все люди похожи на отца, что грубость, даже невольная, ранит больнее, чем острые края скал.

К восемнадцати годам девочка превратилась в миловидную девушку с искрящимися глазами. Кроме психометрии и пения, она неплохо готовила, умела ловить рыбу, ухаживать за огородом. Травы она выращивала самые диковинные – отец приобрел для нее большой справочник и постоянно заказывал у рыбаков семена. Растения заменили ей подруг, Оливия подолгу разговаривала с ними, рассказывая о событиях дня, советуясь. Как они отвечали ей и о чем можно беседовать с растениями – я не знаю. Но для человека, достигшего определенной духовной высоты, весь мир – одна раскрытая книга.

Постепенно заботы о маяке тоже перешли к Оливии – отец сильно сдал и почти не поднимался с постели. Оливия лечила его настоями из трав и ласковыми словами. Неизвестно, что помогало больше.

Слава о ее необыкновенных способностях начала распространяться по Иллирии после случая с рыбаком. В тот день бочка с нефтью, которую он привез на островок, выскользнула из его рук. Рыбак попытался ее остановить, оступился и упал. Выпавший из ножен нож пробил кисть, кровь брызнула фонтаном. Просперо сидел в кресле перед входом в башню, но оказать помощь уже не мог, и поэтому девушке пришлось самой позаботиться о раненом. Лечение заняло несколько минут: прикосновением руки Оливия остановила кровь, затем принесла из огорода несколько листков и крепко забинтовала рану. Боль исчезла вместе с кровью, о несчастном случае напоминала только повязка. Спустя час Оливия сняла и ее – под скукоженными листиками оказалась совершено гладкая кожа, без какого-либо намека на рану.

Благодаря и кланяясь, рыбак подошел к своей лодке; из почтения он пятился задом, не решаясь обернуться спиной к девушке. Оттолкнувшись от берега, он еще раз снял шляпу и помахал Оливии.

– Сегодня ты нажила себе врага, – сказал психометрист, когда девушка оказалась рядом с ним. – Люди не любят оставаться в долгу, а расплатиться ему нечем. Благодарность скоро перерастет в зависть, а зависть в ненависть. Пойдем, нам нужно серьезно поговорить.

Вечером ветер всегда менял направление, и резвые волны в белых чепчиках пены начинали постукивать о скалы. Отец и дочь сидели за столом в большой комнате, сквозь раскрытое окно доносилось шипение оседающей на скалах воды.

– Смерть достаточно серьезное событие в жизни, – нарушил молчание Просперо. – Стоит подумать о ней заблаговременно. Когда меня не станет, тебя выгонят с маяка; по законам Иллирии, женщина не может занимать государственную должность. Идти тебе некуда – наши родственники погибли, а накопить денег я не сумел. Поэтому ты сделаешь вот что…

Спустя два года это произошло. Психометрист представил свою смерть как последнее, главное упражнение. Оливия должна была с его помощью перейти на самую высокую ступень соединения с Космосом.

Последние часы она просидела возле кровати, не выпуская руку отца. Он уходил в полном сознании, как подобало психометристу его уровня, и перед девушкой шаг за шагом раскрывалась энергетическая картина смерти. В последнюю секунду Просперо улыбнулся и сжал ее пальцы.

– Ты поживи, порадуйся, – сказал он, опуская веки. – Я всегда буду рядом. Прощай, твоя мать ждет меня, прощай.

Оливия осталась одна. Проплакав до рассвета, она поднялась на башню маяка и погасила огонь. Ночной ветер стих, по лазурной поверхности моря скользили первые лучи солнце. Подходящий к берегам Иллирии парусник напоминал небольшое облако. Оливия спустилась вниз, осторожно переложила тело на заранее приготовленную каменную плиту и принялась за работу.

Что именно придумал отец, никто не знает, но еще много лет рыбаки, доставлявшие на остров нефть и провизию, видели психометриста, сидящего в кресле перед входом в башню. Всеми делами, как и раньше, заправляла Оливия.

От покойной матери у нее сохранилось ожерелье, собранное из множества разноцветных бусинок. Нитка со временем перетерлась, и девочка спрятала бусинки в глиняный горшочек. Иногда, сталкиваясь с непонятным вопросом, Оливия не хотела беспокоить отца и пыталась отыскать ответ с помощью бусинок. Запустив руку в горшочек, она вытаскивала наугад несколько штук и по первым буквам названий цветов, пыталась понять смысл. Это она называла «посоветоваться с мамой».

На вторую ночь после смерти Просперо поднялась буря. Ветер завывал за окнами, стада взъерошенных волн неутомимо неслись к берегу. Факел маяка трепетал и бился, словно гигантская бабочка.

Оливия не боялась бурь, ведь ее детство прошло под рев ветра и грохот волн, но и ей стало не по себе. Одна, одна… Отец, даже больной, даже молчащий по несколько суток, соединяясь с ее полем, составлял закрытое, замкнутое на двоих пространство. Мир бушевал вне его пределов, точно ветер за окошками маяка, не в силах ворваться внутрь. Теперь ей предстояло защищаться самостоятельно.

Осторожно протиснув ладонь в узкое горло горшочка, Оливия подцепила наугад несколько бусинок. Первая оказалась сиреневой, вторым выпал абрикосовый кубик, а третьей деревянная косточка.

– Сад, – произнесла Оливия. – Сад.

Наверное, не существует на свете психометриста, который бы хоть раз в жизни не попытался проникнуть в сад Космоса. Дорога туда описана во всех книгах, но двери открываются лишь Мастерам. Оливия, конечно же, проделывала упражнения, но попытки каждый раз заканчивались тоскливым вздохом разочарования. В эту ночь все произошло по-другому: такое трудно объяснить, не испытав.

Представьте себе коробок спичек. Палочка с каплей серы на конце и шершавый бок коробка. И вдруг, ниоткуда, без «почему», от простого удара одной мертвой субстанции по другой возникает чудо огня. Новая реальность, никак не связанная с предыдущей.

Или, вот так: спички в коробке отсырели. Вы чиркаете раз, другой, третий. Крошится сера, оставляя на терке рыхлый след неудачи. Растут раздражение, обида и усталость. Но попадается сухая спичка, и те же