– Тапи печка, – приказал Мирзабай.

Я поднялась, засунула ноги в туфли и вышла в первую часть подвала, где посреди строительного мусора лежали заготовленные Андрэ дрова. Оцарапанные пальцы болели: потерев хорошенечко ладони, одну о другую, я ухватила несколько поленьев и быстро вернулась в комнату. Она была пуста, только быстро исчезающие вмятины на матрасах показывали, что несколько мгновений назад там кто-то сидел. Секунда- другая и вмятины исчезли.

Я осела в углу, поджала колени к подбородку и застыла в такой позе почти до рассвета. Мысли, ах какие мысли крутились в моей голове, жаль, припомнить их мне так и не удалось. Картина мира, раньше словно наблюдаемая через мутное зеркало, прояснилась, связи и зависимости лежали четко, как на ладони. Посмотрев на ситуацию с разных сторон, я приняла решение и, успокоившись, заснула…

В подвале стоял серый рассвет. Дышалось тяжело, недобрая тишина притаилась за дверью.

Я долго лежала, пытаясь сообразить, что же произошло. Засыпала я, сидя в углу, а проснулась лежа, укрытая одеялом, с подушкой под головой. Мирза, неужели они приходили ко мне в мастерскую? Нет, не может такого быть, невозможно поверить! Другая реальность оказалось совсем рядом, стоило вытянуть руку, и погрузить пальцы в еще теплую золу.

Через час я пришла к однозначному выводу: все произошло во сне. Иначе можно сойти с ума! Но решение, какое решение я приняла перед тем как заснуть, и какая картина мира открылась в ту минуту перед моими глазами? В памяти осталось лишь ощущение ясности и полноты, разумности мира, насквозь пронизанного гармонией, однако, что именно изображала картина, я не могла вспомнить. Не вспомнила и до сих пор, завеса приоткрылась лишь на мгновение.

Все было на той картине: любовь и сострадание, жалость и желание помочь, мудрость и горький опыт человеческой души, прикоснувшейся к вечности. Космос втекал в мои глаза, проникая прямо в сердце, по сравнению с его величием детские игры тщеславий, мелкие потехи эго, показались низменными забавами, и мне стало стыдно за свои сомнения.

И вот тут я впервые обиделась на своих родителей, на школьных учителей, на мудрых профессоров из Тартуского универа: сколько бесполезных и лишних знаний они вложили, вдолбили, подсунули в мою голову, а вот эти, основные понятия не удосужились разъяснить.

Где правда, есть ли компас, кому верить, стоит ли надеяться? Голова кружилась от вопросов, за последние полгода туман только усилился, жизненный опыт шел вразрез с книжными установками, а посоветоваться было совершенно не с кем.

Я прикоснулась пальцем к оконному стеклу. Окно подвала выходило в узкую нишу перед фасадом, а точнее, яму, обнесенную сверху чугунной оградкой. Когда-то яму оштукатурили, но с тех пор прошли десятилетия, если не века: серые куски штукатурки с черными проплешинами плесени висели клочьями на рыжих кирпичах, на полу громоздился занесенный ветром мусор. Полусгнившие листья, камушки, несколько смятых пачек из-под сигарет, окурки. Между ними бодро прыгал серый воробышек, выклевывая из грязи только ему видимые зернышки и крошки.

«Если воробей, маленькое дурное насекомое, и тот может отличать хорошее от плохого, – подумала я, – неужели мне, большой, взрослой Тане, и не удастся?»

Так прошел этот день, не самый плохой из дней моей жизни, я покинула мастерскую более спокойной, чем вошла в нее. Идти по сердцу, так велел Мирза, я и буду идти за сердцем, сама решать, полагаясь только на свое понимание добра и зла, и никакие Мастера, подмастерья, избранные ученики и приближенные женщины меня больше не собьют с дороги.

Услышав мой рассказ, Вилия пришла в восторг.

– Ну, ты даешь, прямо, как у Кастанеды! Мирза тебе повторил слова дона Хуана, только в иной форме.

Она достала здоровенный том, переплетенный заботливыми руками Андрэ в красивый кожаный переплет, быстро отыскала нужную страницу и прочла:

– Все пути ведут из кустов в кусты, из никуда в ничто. Главное – пройти по ним с радостью.

Вилия продолжала листать книгу, отыскивая новые совпадения.

– Ты помнишь, в самом начале ученичества, дон Хуан велел Кастанеде отыскать во сне свои руки, и пока не найдет, не появляться. И ты нашла, когда топила камин.

Я взглянула на свои пальцы. Никаких следов царапин или заноз, аккуратные, гладкие ногти, розовая кожа. Все явно произошло во сне, и только во сне.

Игорь отнесся к моему сидению в мастерской критически.

– Спать меньше надо, – передал он мне через Вилию. – На черный день сохрани себе маленький сон. Настоящая жизнь происходит наяву. Сколько я вас ни призываю проснуться, а вы все глубже во сны забиваетесь, как дворняги в конуру. Там тепло и уютно, но главные события все-таки разворачиваются за стенами будки.

Но я ему не поверила, мне показалось, будто Игорь просто ревнует, видя, как я ускользаю из-под его влияния. Его упреки уже не могли сбить меня с намеченной дороги, тем более, что указали ее учителя самого Игоря.

– Напиши Мирзе, – подсказала Вилия. – Опиши все, как произошло. Пусть он сам ответит, сон или не сон.

Так я и поступила, настрочив подробное письмо, отправила его заказным, и стала ожидать. Ответ пришел через две недели. В конверте оказалась открытка с памятником Кирову в какой-то среднеазиатской столице. Открытку украшал лозунг «Правильной дорогой идете, товарищи!»

На оборотной стороне корявыми буквами было выведено:

– Пием здаравье Таня. Динег на водка кончались. Ждем пришли. МирзАбай.

– Вот здорово! – опять восхитилась неугомонная Вилия. – Мастера пьют за твое здоровье. Значит, все правда. Иначе бы не стали пить.

– Или неправда, – возразила я – и они пьют, чтобы вылечить меня от помутнения мозгов.

– С мозгами у тебя все в полном порядке, – не согласилась Вилия. – Даже слишком в порядке. С душой хуже. Как тебя ни греют и ни ласкают, ты все равно остаешься холодной гордячкой. Никому не веришь! Странный темперамент, совсем не подходящий уроженке теплых краев. Ты больше на жемайтийцев смахиваешь. Или на чукчу. Вот, на чукчу.

Деньги я отправила, тридцать рублей, собирала на новые летние туфли, но решила, что могу обойтись и без них. Ответ на перевод не пришел, ни спасибо, ни извините, просто ничего. Деньги, конечно, небольшие …

Несколько раз звонил Толик. Моего телефона у него не было, по причине его отсутствия, поэтому он находил Вилию и долго жаловался на мою холодность, забывчивость и даже коварство. Вилия вежливо упрашивала беднягу не волноваться и надеяться на лучшее, он успокаивался, а через некоторое время звонил снова. Наконец я не выдержала и позвонила сама. Предложить Толику мне было абсолютно нечего, но он, по-видимому, расценил акт жалости и милосердия несколько иным образом.

Разговаривали мы долго, около часа, Толик начал с пылких признаний, я не отреагировала и тогда он, наверное, чтобы разжалобить, начал рассказывать о своей жизни. Жилось ему, действительно плохо. Подаяний, выпрашиваемых на кладбище, не хватало для поездок в Каракалпакию, и поэтому он вторгся на чужую территорию – стал «следопытом».

Порядок захоронений на кладбище чрезвычайно запутан, то ли по халатности, то ли специально, и за помощь в установлении могилы берут плату. Промышляет этим отдельная группка, называемая «следопытами», и Толик начал отнимать у них заработок. Для начала его попробовали избить, но он, продемонстрировав нападающим несколько эффектных приемов карате, разогнал «следопытов» в течение одной минуты. Бойцы из них были никудышные: постоянное пьянство и курение превратили еще не старых мужчин в ходячие развалины. Пили они в основном лак для ногтей и препарированный клей БФ-2, а чадили немыслимую дрянь типа «Беломора» или «Дымка».

Спустя два дня Толика замели в милицию и составили протокол за попрошайничество и тунеядство. Протоколом дело не кончилось, при личном досмотре под верхней одеждой Толика обнаружилась оранжевая туника, которую он носил, подражая послушникам суфийского ордена, а на тунике самодельные значки с фотографиями Мирзы и Абая. Участковый, явно купленный «следопытами», обрадовался, что дело приобретает серьезный характер, и тут же вызвал уполномоченного рангом повыше. Ранг рангом, но