несчастье Лили, обманутой, обиженной самыми дорогими ей людьми — отцом и матерью, чем-то страшнее даже горя Вали Красавиной, у которой родители погибли во время войны. Память о них осталась у Вали светлой. А у Лили… Родные отец и мать довольны, что их дочь не с ними… На летние каникулы — отец купил ей путёвку в санаторий, до этого на несколько дней она должна заехать к нему в Калининград, а после санатория, тоже дней на десять-двенадцать, — к матери. «Её любят, заботятся, — любила говорить Полина Семёновна. — Лилечка ни в чём не нуждается». «А может быть, это как раз плохо, что ни в чём не нуждается?» — подумала вдруг Алёна, вспоминая, как глупо Лиля транжирит деньги, не старается учиться, потому что стипендия ей не нужна, и вообще живёт как-то… безответственно. «Да, — решила Алёна, — вот бывает горе, хоть большое, а чистое… А у Лильки… Вот уж кому наплевали в сердце! Нет, — засыпая, сказала себе Алёна, — надо её вытаскивать».
Однако, несмотря на все усилия Алёны, примирения Лили с «колхозом» не состоялось. Лиля заупрямилась, к зарубежной литературе не готовилась, на экзамен прийти побоялась, с помощью Клары добыла справку о болезни, и остался у неё «хвост» на осень.
Прочитав письмо, Алёна почувствовала, что надо Лильке помогать. В первый момент стало жаль уезжать из дому на шесть дней раньше. Но чем дальше, тем больше она думала об отъезде, тем сильнее он её манил. Представлялась скорая встреча с товарищами, педагогами, конечно, больше всех — с Соколовой… И ещё одно обстоятельство приятно волновало. Во время сессии Алёна как-то вечером забежала к Лиле. Квартира была полна гостей. Слышалась музыка, в открытую дверь в конце коридора Алёна увидела танцующие пары.
— Раздевайся и оставайся! — Лиля старалась стащить с Алёны пальто.
На Алёне была старая юбчонка, перелицованная из материнской, и ситцевая блузка. А танцевать хотелось до смерти. И Алёна поторопилась убежать.
Теперь у неё будет в чём пойти на любую вечеринку: Петр Степанович подарил ко дню рождения крепдешин на платье — красивого вишнёвого цвета. Вчера ходила на примерку — очень красиво получается.
Нетерпение охватило Алёну, даже оставшиеся до отъезда дни стали казаться бесконечными, и тревожило одно: вдруг не удастся уговорить мать?
— Плохое написали в письме или хорошее? — спросил Лёша после обеда, помогая Алёне складывать бельё в корзины, чтоб полоскать на речке.
— Как тебе сказать?.. — Алёна посмотрела на его серьёзное смуглое личико. — Это от Лили Нагорной. Я тебе говорила про неё, она очень просит приехать пораньше — не подготовиться ей самой к экзамену.
— Когда пораньше? — спросил Лёша, и в его голосе Алёна услышала тревогу.
— Видишь ли, — не отвечая прямо, начала она. — Лилька такая несчастная… — И стала рассказывать о Лиле, обо всём, что пришлось ей пережить в детстве, о её одиночестве.
Лёша слушал внимательно, но ничего не сказал. Тогда Алёна поделилась с ним своими опасениями, что мать не отпустит её. Мальчик опять промолчал. И только когда спускались к реке — Алёна, с двумя тяжеленными корзинами на коромысле, а Лёша с обычной базаркой в руке, — он сказал грустно, с недетской рассудительностью:
— Раз уж задумала ехать, с отцом поговори. Он сирот жалеет.
В это лето Алёна впервые заметила, что Лёшу тяготит её отношение к Петру Степановичу, и подумала, что сейчас братишка опять станет стараться расположить её к отчиму.
После смерти тети Любы Алёна приняла Петра Степановича как родного. Осиротевших братишек Алёна очень жалела — Степашке шёл тогда третий год, а Лёше всего десятый месяц — она помогала матери возиться с малышами, выхаживала хворенького Лёшу и особенно привязалась к нему. Её трогало, когда мальчики стали звать её мать мамой. И вдруг однажды вечером мать подошла к Алёне.
«Доча, — виноватым голосом начала она, — мы с Петром Степановичем расписались нынче».
Алёна не ожидала такого предательства. Если кто-нибудь из знакомых женщин заикался о том, что «Наталья Петровна — женщина-де молодая ещё и одной без мужа неладно», мать решительно обрывала все эти разговоры. И вот, ничего не сказав Алёне, изменила памяти отца, вышла замуж… И за кого? А говорили, Петр Степанович без памяти любил тетю Любу!
Алёне опротивели все взрослые, в особенности же отчим. Она перестала называть его дядей Петей, а только Петром Степановичем и на «вы».
Но время сгладило обиду, однако прежнее доверие к матери не вернулось. К Петру Степановичу Алёна постепенно стала относиться спокойнее, и только упрямство мешало ей снова примириться с ним — добрым, заботливым человеком.
…Солнце садилось в тучи, красные отсветы зари полосами ложились на серую воду. Отжав последнюю скатерть, Алёна разогнула усталую спину и без восторга подумала, что предстоит ещё с пудовыми корзинами подниматься в гору да проулком тащиться с полкилометра.
— Устала? — посочувствовал Лёшка. — А ведь можно было и завтра выполоскать. Задорная ты слишком!
— Да? — поддразнивая, спросила Алёна. — Завтра бы мама не дала.
— А ты двужильная. — И вдруг, подняв голову, посмотрел на пригорок позади Алёны и весело крикнул: — Папа!
Петр Степанович спускался по тропинке.
— Разве можно, Лена, этакую тяжесть таскать! — строго сказал он. — Долго ли и надорваться!
В гору поднимались втроем. Петр Степанович с большими корзинами на коромысле, Лёша с базарной корзинкой, последней плелась Алёна с пустыми руками. Она думала, что братишка дело посоветовал — начать разговор о предстоящем отъезде с Петром Степановичем, с ним-то мать спорить не станет. Алёна не придумала ещё, как и начать — её опередил Лёшка.
— Алёнке уезжать надо. У неё подружка… Она как безнадзорная, хуже всякой сироты, — и торопливо рассказал отцу про письмо, про Лилю, голосишко его звенел, от сочувствия к Лиле и, вероятно, от огорчения, что сестра уедет раньше времени.
Уже у самого дома Петр Степанович сказал:
— Мать не тревожь. Я с ней сам!
Алёна стала развешивать белье, а когда вернулась, мать со слезами спросила:
— Тебе чего на дорогу-то испечь? — И тут же добавила: — Конечно, товарища в беде бросать негоже — разве ж я не понимаю!
Все обошлось куда легче, чем ждала Алёна.
Ложась спать, она собиралась всласть помечтать на свободе — столько интересного ждало её! Беспокоило, что мать расстроилась и Лёша загрустил, но впереди ждали институтские друзья… Наверное, уже пришёл из министерства ответ на их письмо о своем театре. Она вытянулась на постели, и все её мысли, желания и чувства мгновенно поглотил сон.
Глава восьмая. «Мы — люди искусства»
Всё плыло в одурманенной голове. Мысли растекались, таяли. События ночи, будто разрозненные кадры, возникали и тускнели. Только чувство унижения, мучительное, как тошнота, не проходило.
— Так и надо мне! Так и надо! — тупо вслух повторяла Алёна.
Пусто было на широком проспекте, да и не всё ли равно, услышит ли кто-нибудь её слова или не услышит. Снег взвизгивал под ногами всё злораднее. Алёна зацепила за что-то каблуком и вдруг заметила, что идет без ботиков, в одних туфлях, и тут же почувствовала, что ступни у неё точно онемели. «Отморожу. Ещё днем было двадцать три, а сейчас…» Она стала сильнее постукивать ногами о панель, но ощущала эти удары не в ступне, а где-то выше колена. Без волнения подумала: «Так, должно быть, чувствуют на протезах! — И опять сказала себе: — Отморожу, наверно». Прошла ещё с полсотни шагов и внезапно отрезвела, как в ту минуту, когда решилась бежать из квартиры, наполненной хмельным полумраком и
