Эх, только бы Лилька не провалила литературу! И хорошо бы Анны Григорьевны не было на экзамене! Почему-то другие руководители курсов не ходят на теоретические предметы, а она ни одного не пропустит. Нет, почему же все-таки Петровой предписано «обратить всё внимание на Лилю», когда Алёна дружит с ней и два экзамена Лилька пусть на тройки, но сдала. Алёне не доверяют? И снова, вспомнив о минувшей ночи, о том, что, спасаясь от мерзавца Леонтия, она забыла о Лиле, Алёна ощутила прилив острой тревоги и по странной логике чувств ещё горше обиделась на Соколову и разозлилась на Глашу.

На улице было морозно. Солнце пряталось за мелкими облаками, рябью покрывавшими небо. От того, что она взглянула вверх, отчаянно закружилась голова. Алёна оперлась рукой о стену и, немного оправившись от головокружения, медленно пошла, не думая, куда и зачем. Втягивая холодный, чуть пахнущий гарью воздух, она старалась дышать глубже, хотя от этого сильнее кружилась голова. На душе было муторно. А ведь только вчера, когда шли с Джеком на эту вечеринку, у неё было такое праздничное настроение!

Так что же, собственно, произошло? Разве она изменилась со вчерашнего дня? Ну, попала случайно в неподходящую компанию, подумаешь! А почему не ушла сразу? Да потому, что нечего трусить, надо набираться впечатлений для творчества… За эту мысль Алёна уцепилась, как утопающий за соломинку. Алёна вздохнула поглубже и храбро встретила взгляд обогнавшего её молодого офицера. И, будто помогая стряхнуть дурное настроение, солнце прорвало облака и разбросало искры по снежным островкам, уцелевшим после утренней работы дворников. Нет, ничего страшного не произошло.

Алёна свернула к набережной и сощурилась от сверкающей белизны снежного поля на реке. Мимо прошла коричневая «Победа», за рулем сидел человек в морской форме. А капитан Щукин, поди, думает о ней плохо. Сашка Огнев тоже не забудет ночной встречи на лестнице (почему-то все неприятности у неё с ним происходят на лестнице!), Соколова стала относиться как-то странно, не доверяет. А за что? И вдруг Алёна точно услышала в шумном хоре голосов на вчерашней вечеринке свой, звучавший особенно раскованно. «Мы — люди искусства! — зачем-то кричала она. — Долой мещанство, ханжество!» При этом Леонтий с преувеличенным восхищением таращил на неё свои блестящие выпуклые глаза и больно сжимал её колено. Зачем всё это было? Зачем позволила обращаться с собой, как… Ой, до чего мерзко!

Алёна прошлась взад и вперёд по набережной. Ветер то дул в лицо, то подгонял в спину, забирался под пальто, стыли ноги в шерстяных носках. Она решила идти к Лиле — нет больше терпения ждать и беспокоиться. Чем ближе подходила она к дому Лили, тем сильнее становилась тревога. «Чего я боюсь? Не бандит же с большой дороги этот Гартинский, всё-таки знакомый Ремиры Петровны», — пыталась убедить себя Алёна.

На площадке перед знакомой дверью хотела дать себе отдышаться, но не выдержала, постучала в стенку Лилиной комнаты, выходившую на лестницу. С волнением прислушалась. К радости своей, Алёна почти сразу же услышала шаги в передней, и дверь открылась.

— А, это ты? — весело, но немного разочарованно протянула Лиля. — Раздевайся. — Она сладко зевнула, на ходу скинула шелковый стёганый халатик и гибко юркнула под пуховое одеяло.

— А ты кого ждала? — Алёна, успокоенная, с удовольствием плюхнулась на тахту, в ногах у Лили.

Лиля молчала, из-под одеяла видны были только лукаво сияющие глаза.

— Кого ждала? Говори!

Лиля помолчала ещё несколько секунд и вдруг по-детски блаженно улыбнулась:

— Всеволода. Вот!

Алёна ничего не спрашивала, только осторожно из-под опущенных ресниц глядела на подругу, стараясь рассмотреть в ней неожиданное, новое, притягивающее, и прислушивалась к противоречивым чувствам, захватившим её самоё.

Лиля всегда с уничтожающей иронией говорила о любви. Но ведь она же любит, любит Гартинского. Любит. Что-то похожее на зависть шевельнулось в душе Алёны — хотелось любить самой. Только не Гартинского — нет! Совсем другого человека она ждала. Всегда ждала какой-то удивительной встречи, удивительного человека. В чём должна быть эта удивительность, Алёна не знала, но иногда вдруг, встретив взгляд, чем-то выделяющийся, невольно настораживалась, а расставаясь с этим случайно пойманным в толпе взглядом, ощущала легкую грусть потери. Нередко на вечеринках, в минуту знакомства, человек казался ей значительным, привлекательным, и она пристально следила за выражением его лица, каждым словом, движением. Но, узнавая человека ближе, испытывала разочарование. Особенно, когда новый знакомый сам проявлял чрезмерный интерес к ней.

Первый раз на вечеринке у Шараповых Алёна совершенно растерялась, почувствовала себя жалкой провинциалкой среди умных, прекрасно одетых гостей, спокойных, уверенных. Непринуждённо коснувшись «до всего слегка», они говорили о Дрезденской галерее, о подписных изданиях, о новых фильмах, о новых модах, о Морисе Шевалье, о последних премьерах, о том, что Станиславский, «по мнению некоторых специалистов, принес гибель советскому театру». Тут же передавались сплетни из личной жизни известных людей, отпускались двусмысленные остроты. Алёне участвовать в разговоре было страшно: что она могла сказать? А ведь её представили гостям как будущую артистку. «Молодой талант!» — говорила Полина Семёновна. Значит, надо было как-то особенно держаться. И она старалась изо всех сил.

В танцах Алёна чувствовала себя ничуть не хуже, нет — даже лучше других. Понемногу она осмелела, и её суждения, подхваченные здесь, оказывались на «уровне». Она привыкла к тому, что во время танцев ей пожимали руки, обнимали, говорили, что талия у неё, как у Лолитты Торрес, а глаза как у Симоны Синьоре, что в ней виден талант. Это нравилось ей, придавало уверенность и пьянило сильнее, чем вино. Вот и бегала по вечеринкам, пропуская занятия.

Было весело. Только люди, которые говорили комплименты, пронзительно заглядывая при этом в глаза, не были ей интересны.

— Всё-то тебе не нравится! А вот врежешься в какого-нибудь михряя! — посмеивалась над ней Лиля.

— Лучше михряй, чем твой раскрасавец! — отшучивалась Алёна.

Чем дальше, тем больше недоброго, нечистого видела в Гартинском. А Лилька при всём своём скептицизме оказалась такой беззащитной.

Острая, щемящая жалость мешала Алёне соображать. Как поступить? Ведь этот негодяй по три раза в день в финале ёлочного представления, когда они оказывались на сцене рядом, говорил: «Вы упорно снитесь мне, Лена», или: «Ни об одной женщине я не думал столько». А в последний день, в темном углу за кулисами, схватив её за локти и зло уставясь своими выпуклыми, голыми глазами, он шепотом многозначительно произнес: «Всё равно не уйдёте от меня!» — и ушёл, прежде чем она успела ответить. Рассказать об этом Лиле — жестоко, грубо, некрасиво. А не рассказать… тоже подло.

— Что ты смотришь на меня, будто проглотила иголку? — Лиля потянулась и закинула худенькие руки за голову. — Он принесет шампанское — отметить одно событие. — Она пыталась иронией прикрыть радость, смущение и торжество.

— Ты… выходишь за него? — спросила Алёна.

— Кому нужны эти формальности? — всё так же вызывающе смеялась Лиля.

«Она верит ему, — подумала Алёна. — Ведь никому и ни во что не верит, а такому… поверила».

— Ты любишь его?

Лиля посмотрела в окно, медленно вытащила руки из-под головы и с деланной небрежностью сказала:

— Ровно на минуточку. И вообще, что значит «любишь»?

Подобные рассуждения Алёна слышала не впервые и сама говорила много ерунды. Только одно дело — болтовня, а другое… Как же теперь с Лилькой?

— Ты сама говорила, что он подлец.

Лиля презрительно фыркнула.

— Каждый человек — подлец, пока не доказано обратное.

Это был любимый «афоризм» Гартинского.

Чувствуя все большую растерянность, Алёна стала подниматься.

— Я пойду…

Лиля схватила её за руку.

— Останься! Ты не помешаешь. Так будет даже лучше… А потом начнем готовиться к литературе. —