выскочили из головы. Галина Ивановна посмотрела отрывок до конца и, довольная, сказала:
— Ну вот! А ещё сомневаетесь, ваша ли это роль! — Вдруг она расхохоталась. — Все вы хотите героинь играть со страданиями — знаю. Ну, успокойтесь, всё будет отлично, помните только: от скуки она заманивает своего вздыхателя, а не от горя. И старайтесь как можно ловчее показать себя перед ним. Завтра ещё поработайте, закрепите.
Когда Галина Ивановна ушла, повеселевшая Алёна спросила Эдика, в какое время и где они будут завтра репетировать. Он отвел глаза в сторону:
— Не могу я завтра.
— Как? — воскликнула она, ошеломлённая. — Как это «не можешь»?
— Вот так и не могу, — упрямо повторил Эдик. — Да и надо отдохнуть перед конкурсом. Но главное, я вообще не могу. — Он быстро пошёл, будто Алёна гналась за ним, в дверях остановился, торопливо сказал: — И чего ещё репетировать? Всё сделано. А у тебя сегодня случайно не получилось.
Алёна так и осталась стоять посреди аудитории. Случайно не получилось? А если так же случайно не получится на конкурсе? Весь следующий день — канун конкурса — Алёна изнывала в одиночестве, бездействии и мрачных предчувствиях. День был воскресный, институт закрыт, и репетировать отправились кто куда, благо погода выдалась ясная.
Глаша с утра ушла вместе с Женей Лопатиным к третьему своему партнёру, Олегу Амосову.
Алёна как неприкаянная слонялась по пустому общежитию, кляня Эдика и себя за то, что связалась с ним, пробовала повторять роль, и «Тройку», и стихи, но ничего не получалось. Пошла побродить по улицам, потом села в какой-то автобус, взяла билет до конца и вышла у кладбища.
Пройдя несколько шагов среди крестов и памятников по прохладной сыроватой тропинке, она круто повернула назад: на душе и без того…
На обратном пути в автобусе рядом с ней сел молодой человек. Через несколько остановок осторожно спросил:
— Вы не здешняя?
— Это вас не касается! — вспыхнув, зло ответила она и сошла на первой же остановке.
Самая естественная мысль, что молодой человек не нашёл более интересного повода для начала разговора, не пришла Алёне в голову. Нет, она решила, что весь её вид — простое, нефасонистое платьишко, грубые танкетки, а главное — никакая прическа обличают в ней периферийную жительницу.
Идя по незнакомой улице, Алёна внимательно рассматривала молодых женщин и девушек. Попадались просто одетые, как она сама, но таких некрасивых волос, никак не причёсанных, незавитых, незаплетённых, не подвёрнутых валиками, не уложенных в сеточку, не подвязанных лентой, а только прихваченных возле ушей заколками, — таких прямых, как конский хвост, волос, беспорядочно стелющихся по плечам, не было ни у кого. ещё если б цвет какой-нибудь интересный: например, золотистый с рыжинкой, как у Агнии, или совсем светлый, как у Лили Нагорной, или чёрные, как у Зины… А то ведь даже и не определишь, что за цвет — ужасные волосы! Недаром Глаша все спрашивает: «Почему ты не попробуешь завиться или хотя бы подстричься пофасонистее?»
И вдруг волосы представились Алёне причиной всех её невзгод, волнений и мучительной неуверенности. Хорошо Зине, когда у неё такая красота — чёрная коса короной на голове, и такие модные платья и туфли. Ну, ладно, платье и туфли купить не на что, но уж красиво причесаться-то не так дорого и стоит. Решено! Алёна остановилась перед парикмахерской и стала рассматривать витрину с модными причёсками. Какие прелестные головки с валиками, косами, локонами, пышными волнами надо лбом…
Из дверей выскочили две сияющие девушки с мудрёно уложенными волосами, таких причесок не было даже на витрине. До сих пор Алёне случалось только подстригать волосы в парикмахерской, да и то редко, мама сама управлялась с этим несложным делом.
Было трудно решиться войти в дверь парикмахерской. Но, ещё раз оглядев свое отражение в витрине, Алёна убедилась, что весь вид портит голова. Танкетки грубоватые, но это не очень-то заметно, платье, конечно, простенькое, но сидит неплохо, особенно теперь, когда она похудела. А уж волосы, прямо как у первоклассницы! Нет, она должна выглядеть не хуже других, чтобы стать смелой и уверенной.
Через полтора часа, пережив немало волнений, Алёна вышла на улицу, гордо неся завитую не как- нибудь, а на шесть месяцев, великолепно причесанную голову.
Она не пошла в столовую, а купила по дороге булку и «Любительской» колбасы.
Глаши дома не было. Алёну опять кольнула мысль, что все готовятся, а она из-за этого подлого Эдика потеряла драгоценный день.
Долго сидела она перед зеркалом, стараясь понять, что же случилось. Если смотреть только на прическу — ловко выложенные валики и пышные волны распущенных волос, — все казалось очень красиво. Но, вглядываясь в свое лицо, Алёна не узнавала себя, чем-то не нравился ей этот новый облик, и привыкнуть к нему, понять, как же теперь надо себя вести, было невозможно. «И зачем согласилась на шестимесячную? — с тревогой думала она. — Сделать бы простую, сразу и размочить можно. А эта… Парикмахерша сказала: „Ни от дождя, ни от мытья не расчувствуется“. Какой ужас — лицо совершенно чужое, и волосы жёсткие, как пакля, какой ужас!» Сидя перед зеркалом, она, не ощущая вкуса, жевала кусок булки с колбасой. Хоть бы Глаша скорей вернулась!
Уже сильно смеркалось, когда в комнату влетела оживлённая Глаша. Алёна ждала её с нетерпением, а тут вдруг сердце ёкнуло, как бывало в школе, когда спрашивали невыученный урок — то ли выплывешь, то ли нет.
— Это что у тебя? — настороженно спросила Глаша, сделала несколько шагов, разглядывая Алёну, остановилась, рот её приоткрылся, но вдруг она деланно улыбнулась, подскочила к Алёне и, поворачивая её в разные стороны, затараторила:
— Миленько. Очень миленько. Ну вот. Это перманент? Да? Право, миленько!
Алёна, крепко взяв Глашу за плечи и заставляя смотреть себе в глаза, спросила в упор:
— Кошмарно? Да? Да?
— Ну, подожди! Что ты, в самом деле! Я говорю — миленько, — смущенно и сердито отбивалась Глаша. — Ну, подожди! — Вдруг она просияла и засыпала словами, не давая Алёне опомниться. — Сейчас всё переделаем! В перманенте я как-нибудь разбираюсь, у меня не первый год! Сейчас размочим и сделаем по-другому. Тебе, понимаешь, не идет закрытый лоб — лицо какое-то… — она надула щеки и закрыла рукой верхнюю часть лица, показывая, какое именно стало у Алёны лицо. — И потом ещё надставка — эти валики, и так рослая! Но ты не расстраивайся! Пойдем! Пойдем под кран!
Скоро Алёна сидела с Глашей за чаем и, слушая её болтовню, уплетала ту самую булку с колбасой, которая не лезла ей в горло два часа назад. Великолепные «валики» были размочены, расчёсаны, уложены «крупными волнами», и туго затянутый платок сжимал многострадальную Алёнину голову.
— Теперь у тебя вполне нормальная прическа. А раза два-три вымоешь голову, и волосы станут помягче, — говорила Глаша, довольная своей ролью спасительницы. — И насчет репетиций можешь не терзаться — мы всего один раз прошли сцену. Олег надумал в ЦПКиО. Ну, пошли, покатались на лодке, пообедали, посидели на пляже, выкупались, мороженого съели, устали как черти. Вот и всё… А я бы очень хотела, чтобы Олег поступил, — вдруг сказала она и задумалась.
Конкурс начинался в десять часов. Глаша с Алёной почти не спали ночь и встали очень рано.
Алёна со страхом развязала платок и взглянула на себя в зеркало. Волосы, по-прежнему разделённые посередине пробором и схваченные заколками возле ушей, лежали надо лбом не гладко, как прежде, а волнами, и сзади не висели, как конский хвост. Пожалуй, это было даже красиво. Однако удовлетворения Алёна, не ощущала, казалось даже, что было бы куда спокойнее со старой причёской.
— Только не расчёсывай! Не расчёсывай! — закричала вдруг Глаша, увидев гребёнку в руке Алёны, — У тебя ведь волосы невозможно густые — встанут дыбом, как грива у льва, кошмар! Ну-ка, что там передают по радио? Прибавь-ка громкости!
Шла передача о закончившемся конгрессе Международного союза студентов. Может быть, завтра и они станут членами этого союза — студентами, а может быть, и нет!
— Про нас это… или не про нас окажется? — шепотом спросила Алёна и зажала лицо в ладони.
