Тогда — пожалуй: цель блага,Я уступаю этой цели.Но если очень уж свербит,Зудит, гудит поет и ноет, –Прими еще пяток обидИ сядь к столу: стих успокоит.Но после — встань, и прочь швырни,И плюни в концовку и в запевку,Как ты плюешь на простыни,Прикрывшие тверскую девку!
13. VIII.1928
СЕРАФИМ
Смерчами звездными кропим,С клеймом небесного пожара,Грозою смятый серафим, –Он пал на грудь земного шара.Шесть крыл его, за парой пара,Смыкали рифмой боль обид,И зноем песенного дараНе остывал аэролит.И, звездной памятью храним,Сквозь сумрак плоти, муть кошмара,Небесный ИерусалимЕму светился, как тиара.Взлететь! Но давит Божья кара,И песня мучит — не крылит.И страх томит, чтоб ржой нагараНе остывал аэролит.И он срывался в гам и дымФиладельфийского бульвара,И Страшного Суда над нимЗвучала медная фанфара,И ночью, в звездных сферах бара,Лазурным спиртом весь облит,Гудя и разгораясь яро,Не остывал аэролит.Всё минуло… Но слиток жара,Что встал среди могильных плит,Клянется нам: в душе ЭдгараНе остывал аэролит!
Август 1928. Коктебель
ПРИПАДОК
Броненосцы домов разрезают полуночный воздух,Непомерной эскадрой над домом моим громоздясь.Прорезь панцирных башен качается в траурных звездах,Между бурей и мною рождается темная связь.Лето. Ливень. Тоска. Я один. Гром скрежещет по жести.Магний молний и взрывов, рулады и трели сирен.Выход наглухо заперт: в бою остаются на месте.В сердце кровь передвинулась влево: я чувствую крен.В бедной комнате голой, в плутонге, один я, как шпага.Убежала прислуга и крен — точно заледенел.И сусальные нити, и звезд золотая бумага,В картонажной Цусиме мой флигель берут на прицел.Погибаю! Нет воздуха! Стены смещаются в рубке.Знаю: стереометрия хочет мне смерть доказать.Я бегу по наклонному полу, я прядаю к трубке, –Боевой телефон: хоть бы чей-нибудь голос поймать!Я ломаю рычаг, — но органною спит тишиноюГулкий мир телефона: исчезли друзья и жена.Абордаж атмосферных разрядов стоит за спиною,И магнитною синею шерстью дичает спина!