клавиш он пошутил к месту. Но общая-то идея, насчет недокументированных возможностей, была вполне. А если эту идею совместить с историей бровастого компьютерного гения, уволенного из «Кодики»…
Будка с надписью «Кодика» стояла тут же на краю бульвара. Девица в форменном сине-зеленом вспыхнула дежурной улыбкой. Я выдернул из фотоаппарата карточку памяти и попросил напечатать последние два десятка снимков. Причем не обычным форматом, а двойного размера.
Пока разогревался принтер, форменная девица – видно, просто от скуки – ляпнула что-то насчет моего заказа. Мол, редко сейчас встретишь человека, который решил напечатать, да еще и большим форматом. Теперь люди обычно просят только залить фотки на какой-нибудь сайт, если у них своя беспроводная связь барахлит. Или отправить кому-нибудь по электронной почте. Или просто перенести на более объемистый носитель.
От этой болтовни я как-то сразу остыл. Действительно, чего сорвался? Да и Ги, небось, злится, что я усвистал непонятно куда…
Но неприятное предчувствие продолжало царапаться внутри. Что там говорил этот копченый индюк про обновление фотобанка? Обратная связь через новые снимки туристов… Белый дом, Голубая мечеть, Черная пагода, Красная площадь…
«Недокументированные возможности». Да, что-то такое было в его интонациях. И потом, если он просто хотел быть ближе к своему изобретению, зачем всегда смотрел на часы перед тем, как попасть в чужой кадр?!
Еще через пару минут я получил назад свой чип – и толстый конверт с фотографиями. Не успев еще расплатиться, разорвал конверт.
Он был на всех снимках. И у подножья Эйфелевой башни, и на втором ярусе. И на набережной Сены, и среди версальских фонтанов. Даже на самом первом снимке – я щелкнул Ги на фоне аэропорта де Голля – индиец торчал на заднем плане в правом верхнем углу. Маленький случайный прохожий с бутылкой пива. В каждом кадре.
Фотоаппарат я прямо там разбил, об пол сервис-центра. Хотел еще полицейскому врезать, да Ги меня вовремя увела. Она хоть и маленькая, но умеет так на руках повиснуть, что не хуже наручников- липучек.
Но это еще не всё. Через неделю, на своей прежней работе в парке, я снова его увидел.
Десятка два японцев снимались на входе в дом-музей Гауди. Облепили всю лесенку, а фотоаппараты, все два десятка, отдали одному добровольцу, чтоб он каждой камерой по очереди щелкнул. Я немного притормозил, на это чудо поглядеть – мелкий желтый японец, весь увешанный «Кодиками». Уж не знаю, есть ли у них в Японии рождественская елка, но получилось похоже. Еще подумалось, что он мог бы сразу с двух рук снимать, как эдакий японский Рэмбо.
А потом я проследил взглядом, что у него попадет в кадр. Индиец с кожей копченой курицы, с мохнатыми сросшимися бровями, стоял позади японцев, в дверях дома-музея. Белая рубашка светилась в тени.
Естественно, я опять побежал. Да, с моим дурацким коленом. Но в этот раз я точно знал, что он вошел внутрь, а выход только один!
Ги потом сказала, что он наверное спрятался под кроватью сеньора Гауди. Еще она сказала, что я просто свихнулся от своей чересчур ответственной фотоработы. И еще добавила, что возможно, все мозги у меня находились как раз в том колене, которое прострелили. Когда она это сказала, я взял одну из ее кисточек, сломал пополам и бросил через плечо, без комментариев. Больше она про колено никогда ничего не говорила. Очень понятливая.
С ответственной работой я после этого завязал. Осенью и зимой торговал картинками Ги здесь, на Рамбле. Помогал ей холсты грунтовать, рамки делать, ну и всё такое.
От фотоаппаратов вначале дергался, потом как-то отпустило. А в апреле даже решил попробовать себя в роли «артиста». Сначала долго наблюдал за этими чудиками. Влезет такой на чемодан, замрет в позе – и стоит полчаса, живая скульптура. Видок у каждого свой, кому на что фантазии хватило. Один просто балахон марлевый накинет, а другой забабахает страшную маску инопланетянина, да еще золотой краской покрасится весь, от носа до подошв. И меч джедайский в руках, само собой.
Девицам с хорошими фигурами проще, но это уж кому что досталось. И потом, не всякий может долго стоять неподвижно. А мне с моей коленкой как раз самое то – ни бегать, ни ходить не надо.
Да и роль я себе неплохую подобрал, камзольчик и глобус-постамент сразу всё объясняют: тот самый Колумб, собственной персоной. Особенно детишкам нравится – укажешь пальцем на какую-нибудь егозу и замрешь на четверть часа. Я пока с вами болтал, всего два раза позу поменял, а больше и не шевелился, заметили?
Где оригинал посмотреть? А просто вниз по Рамбле спуститесь, там он и стоит на набережной, на столбе высоченном. Я вам уже говорил, что это единственная фигура во всем ансамбле с целым указательным пальцем? Ах да, говорил, и про деда тоже.
Нет, сам я достопримечательности теперь не посещаю. Разве что на его, прототипа моего, поглядываю временами. Не специально, а так, когда в трамвае по набережной еду. Но всё равно на лицо стараюсь не глядеть. Ага, только на палец. Мне и этого хватает, неприятное зрелище.
Почему? А вы, когда до него дойдете, присмотритесь. Слыхали, небось, что этот парень Америку открыл? А указывает-то совсем в другую сторону!
КАЖДЫЙ ЖЕЛАЮЩИЙ ФАЗАН
Что-то спросили? Чесс моргнул и огляделся.
Женщина в зеленом пальто. Высокий воротник застегнут так плотно, будто она сидит в зимнем парке, а не в теплом холле частной клиники. Нижнюю половину лица скрывают два перекрещенных шерстяных уголка, однако по глазам видно, что именно она попыталась заговорить с ним.
К тому же, кроме нее и Чесса, в помещении находился только один человек, какой-то клерк с мокрыми глазами. Но он, как и прежде, напряженно читал «Плейбой», держа журнал в носовом платке, намотанном на руку. На столике перед ним лежала еще парочка легкомысленных журналов. Странный выбор для такого заведения.
– Простите, не расслышал? – обратился Чесс к женщине.
– Я говорю, не надо так переживать! – Она говорила в воротник, и голос получался как будто из радиоприемника. – Всё будет в порядке. Профессор?N. уже многим помог.
– Да, я знаю, спасибо. Я просто задумался.
Это было правдой – которую, впрочем, никогда не понимали люди, видевшие его в такие минуты. В состоянии задумчивости лицо Чесса приобретало не просто отсутствующее, но какое-то очень трагическое выражение. Уйдя в себя, а потом вернувшись, он не раз был вынужден объяснять свидетелям такого «ухода», что у него никто не умер.
Так и тут. Поездка с Натали к медицинскому светилу в соседний штат грозила сорвать все рабочие планы. Последние тесты «Маугли» нужно было закончить еще на прошлой неделе. А буквально завтра – сдать почтовый фильтр заказчику. Всю дорогу Чесс глядел в экран «пальма» и кормил, кормил свою программу примерами из двух архивов: в одном содержалась его собственная коллекция электронного мусора, в другом – личная переписка за два года.
Ради этого они даже поехали на «Грейхаунде». Натали еще не училась водить, а Чесс не хотел терять два часа драгоценного времени на то, чтобы следить за дорожными знаками и дикими грузовиками.
Автобусом вышло дольше. Но для Чесса, ушедшего с головой в работу, даже сутки могли пролететь незаметно. А уж эти сто пятьдесят минут – и подавно. Вот они берут билет из морщинистой руки кассира в Моргантауне, проходят в пустой салон между рядами серых мягких кресел, Натали что-то щебечет об этих креслах – «похожи на осликов…» – вжик! – и она уже громко кричит «ой, мама!», потому что автобус вылетает из длинного тоннеля на высокую развязку-спагетти с великолепной панорамой Питсбурга. Серебряной лентой вспыхивает река, и Чесс со вздохом закрывает «пальм».
Десять минут назад, когда Натали скрылась за дверью профессорского кабинета, он снова вынул комп и
