перед всеми совместные задачи, видимо, никак не входила.

В Амстердам мы летели бизнес-классом, а подчиненные губернатора — экономическим. Спрятавшись от начальственных глаз, Калюжный и Торчилина не преминули основательно принять на усталую грудь, и когда мы вышли из самолета, оба были возбужденными и раскрасневшимися.

В аэропорту нас встречали Хенрих и директор нашего московского представительства. Оба были в одинаковых черных костюмах и белых рубашках, почти как братья, только при этом наш директор был высоким и худым, а Хенрих — маленьким и плотным. Он, кстати, явно ощущал себя неуютно. Приезд губернатора и Храповицкого, которых он видел впервые в жизни, наводил на него ужас. Предстоящая ему роль его пугала. С округлившимися глазами и полуоткрытым ртом, он переминался с ноги на ногу, поминутно поправлял непривычный ему галстук и вытирал потеющую лысину.

В отличие от него, наш московский директор чувствовал себя как рыба в воде. Звали его Юрий Дергачев. Он был моим ровесником, из тех умненьких, ушлых, циничных московских мальчиков, которые произрастают в столичной интеллигентской среде, заканчивают МГУ или МГИМО, к тридцати годам защищают докторские диссертации и прилипают к какой-нибудь богатой структуре или политическому деятелю, обычно отвечая за связи с общественностью. Они готовы писать — а иногда и пишут — законы для правительства и рекомендации по запуску ракет в космос, но не в состоянии справиться ни с одним самостоятельным поручением, даже таким незатейливым, как покупка хлеба в булочной на углу.

Лучшего человека для представительства найти было трудно. Обладая кучей полезных связей, от клерков в президентской администрации до владельцев столичных притонов, Дергачев сводил нас в Москве с нужными людьми, передавал взятки и готов был мчаться в любую командировку по первому нашему зову. При этом, правда, он непрерывно предлагал нам грандиозные проекты, вроде приобретения земли на Кубе, которые в отдаленном будущем сулили баснословные прибыли, и беззастенчиво откручивал на своих расходах. Порой мы подумывали о том, чтобы его заменить, но тут возник голландский проект, и он оказался как нельзя кстати.

Губернатор с любопытством посмотрел на слащавого Дергачева, перевел взгляд на взволнованного Хенриха, с почтением взиравшего на него снизу вверх, пожал им руки и одобрительно кивнул. Смотрины его удовлетворили.

Для нас они приготовили два лимузина, а для чиновников подогнали скромный микроавтобус. В первый автомобиль уселись губернатор, Гозданкер и Храповицкий, при этом вышколенный Дергачев успел распахнуть перед губернатором дверцу машины, опередив неторопливого водителя-голландца в форменной фуражке. Плохиш, Дергачев, Хенрих и я забрались во второй лимузин.

— Ты че, братан, какой зашуганный? — обратился Плохиш к Хенриху. — С похмелья, что ли?

— Он губернатора боится, — пояснил Дергачев, фамильярно хлопая по плечу сидевшего рядом с ним Хенриха.

— А че его бояться? — удивился Плохиш, сам недавно вышедший из оцепенения, в которое его повергала близость Лисецкого. — Он че, не человек, что ли? Тоже денег хочет, как и мы. Только больше.

— Я не губернатора боюсь, — серьезно возразил Хенрих. — Я не хочу, как будто, обманывать и говорить неправду. Я не большой специалист по разводу коров…

— Опять за свое! — перебил Дергачев, вздыхая.

— Слышь, брось ты это! — посоветовал Плохиш. Он надеялся каким-нибудь образом приклеиться к нашему грандиозному проекту и потому держал нашу руку. — Тебе че, больше всех надо?

— Мне не надо больше всех! — поспешно ответил Хенрих, не поняв слов Плохиша и пугаясь упавшего на него подозрения в жадности. — Мне надо, как все. Как всех, — поправился он.

— Во рожа наглая! — возмутился Плохиш. — Мы тут пыряем с утра до вечера, на нарах паримся, а он, слышь, гаврилу нацепил и уже доляну требует, как у всех! Ты лучше показывай, где тут анашу продают!

Гаврилой бандиты называли галстук, о чем, естественно, Хенрих не имел понятия. Он совсем стушевался и вжался в спинку сиденья.

Проживание предполагалось раздельное. Для нас был заказан «Краснопольский», расположенный в самом центре города, на Королевской площади, а свиту поместили в дешевые номера трехзвездочного отеля неподалеку.

— Будьте под рукой, но не зарывайтесь! — напутствовал их Лисецкий, расставаясь с подчиненными у входа в наш отель. — Через час ждите нас здесь. Поедем на экскурсию.

Мышонку был забронирован отдельный номер, но он, подхватив свой маленький чемоданчик, сразу же побежал в губернаторский свит. Едва мы успели переодеться, принять душ и выпить по чашке кофе, Лисецкий отменил запланированную совместную экскурсию по городу, которую предполагалось провести силами Хенриха. Погода в Амстердаме стояла прохладная, моросило, и Мышонку, не взявшему с собой теплых вещей, понадобилось срочно купить свитер.

Поджидавшие нас у входа в «Краснопольский» чиновники были отправлены в свободное плавание, а мы двинулись по магазинам на пешеходной улице.

— У них есть что-нибудь из чистой шерсти? — недовольно спрашивал Лисецкий. — Например, из ангорки. Хенрих, узнай!

Хенрих покорно переводил. Пестрой толпой мы стояли в маленьком магазинчике на заполненной туристами пешеходной улице в центре Амстердама и загораживали дорогу остальным покупателям. Нас толкали, мы по-русски отпихивались в ответ.

Три продавца, бросив всех других клиентов, поочередно бегали на склад и обратно, пытаясь угодить раздраженному губернатору.

— У них нет вещей из чистой шерсти. Например, из ангорки, — смущенно улыбаясь, переводил Хенрих ответы продавцов. Он уже заметно утомился. — Это не есть очень подходящий магазин для дорогих вещей. Которые товары из чистой шерсти для вас, лучше искать на другой улице.

— Скажи им, что в Париже уже давно не носят синтетику! — потребовал Лисецкий, брюзгливо подбирая губы. — Скажи, что они отстают от жизни!

— Да репу им пробить, и всех делов! — встрял Плохиш. — Ну че ты зенки вылупил, черт нерусский! — обратился он к взмыленному высокому парню-продавцу, который смотрел на него не понимая. — Обкурился, небось, с утра анаши-то? Знаю я вас, барыг! Кстати, Хенрих, ты узнай, как тут у них насчет крыши? А то я смотрю, борзые они больно!

В отличие от него, я полагал, что наглыми были отнюдь не продавцы. Но поскольку нахождение в свите Лисецкого подразумевало либо горячее одобрение всего им сказанного, либо молчание, я старался как можно реже открывать рот.

Зато Лисецкий говорил без умолку. И где бы мы ни появлялись, он непрерывно учил отсталых голландцев, как им следует жить и развиваться в соответствии с требованиями времени и его, Лисецкого, взглядами. Он явно был убежден, что ничто так не укрепляет авторитет гостя, как критика в адрес хозяев.

Ему, например, не нравилось, что на главной площади города слишком много оборванцев, хватающих за полы туристов и предлагающих героин и кокаин. Он не понимал, почему в дорогом отеле зонты только продают, а не дают бесплатно на время прогулки, как это принято повсеместно. И, наконец, он считал глупостью, что в его номере работает лишь централизованная система вентиляции и отсутствует кондиционер с обогревом. При температуре в комнате двадцать градусов он, Лисецкий, вымерзал как мамонт.

Что касается последнего пункта, то здесь вся наша делегация разделяла негодование нашего скептически настроенного предводителя. Вообще миф о русской морозостойкости не имеет под собой никакой почвы. На самом деле, русские гораздо более теплолюбивы, чем жители Южной Африки. Во, время наших знаменитых морозов мы отнюдь не гуляем по улицам, как наивно полагают европейцы, а стараемся отсиживаться в помещениях, где температура поддерживается не ниже тридцати градусов тепла. Оказавшись же за порогом, мы кутаемся в меха и даже, пробежав от крыльца до машины, ощущаем себя