— пояснила она, повернув ко мне серьезное лицо. — Слишком много в этой сфере держится на личных связях, взятках, угрозах. Там сплошная кровь и уголовщина! Люди, с которыми работал Федор, не стали бы мне доверять. А с бандитами я вообще не желаю иметь ничего общего! — Она сжала губы.

— Ты полагала, что им этого хватит? — скептически осведомился я. — Что они не полезут на остальное?

— Да они бы от радости прыгали до потолка! — убежденно тряхнула она головой. — Такой кусок! Они-то думали, что я буду цепляться за него до последнего! А я бы взяла магазины, стадион, акции и еще какую-нибудь мелочь. То, с чем нужно возиться и что не приносит большого дохода. Федор же скупал все подряд, не разбирая. Убыточные предприятия я собиралась продавать. Прибыльные сохранить. По моим расчетам получалось, что за все это я могла бы выручить миллионов пять. Мне и детям хватило бы на всю жизнь! В конце концов, я просто уехала бы из России и мирно поселилась где-нибудь в Испании. — Она тяжело и прерывисто вздохнула. — Ты бы ко мне приезжал в гости, — прибавила она грустно.

Она закурила, сделала несколько затяжек и выбросила сигарету в окно.

— А теперь мой план рухнул! — воскликнула она с отчаянием. На глазах у нее навернулись слезы.

— Из-за требований завода? — понимающе кивнул я.

— Ворье проклятое! — вновь вспыхнула она. — Не могли подождать еще пару месяцев! Какая им разница, с их оборотами! Для них это вообще не деньги! Я бы успела договориться с Ломовым! А сейчас на торговле машинами можно ставить крест! С такими долгами нам не отпустят и одной фары! И бандиты будут рвать у меня остальное. Хуже всего, что после ареста имущества я ничего не смогу продать! Черт! — Она откинулась на сиденье и хлопнула ладонями по рулю. — Но должен же быть какой-то выход! Я обязана его найти!

— Ты говорила про милицию, — напомнил я.

— А чем мне поможет милиция! — воскликнула она. — Они же первые и прибегут описывать мое имущество и выбрасывать меня на улицу! У прокуратуры я под подозрением! Завод с меня требует колоссальные суммы, которых я в глаза не видела! Бандиты меня трясут! Для милиции я — преступница! Ну почему это все на меня обрушилось! В чем я виновата! — Голос ее дрогнул. Она с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться.

Разумеется, я мог бы сказать, что ни в чем. Кроме того, что она хочет оставить себе деньги, которые все остальные считают своими. Разумеется, я так не ответил. Нас редко интересует правда. А женщин — в особенности.

— Погоди! — вдруг спохватилась она. — А сколько, по-твоему, реально стоят эти акции? Ну, азотного комбината? Ведь бандиты про них ничего толком не знают! Выходит, это сегодня моя главная ценность!

— От пятисот тысяч до двух миллионов с небольшим. Максимум два с половиной. Зависит от того, кто и когда будет их покупать.

— Почему такой разброс цен? — удивленно подняла она брови.

— Ни у кого из акционеров нет контрольного пакета, — принялся объяснять я. — И для того, чтобы его получить, за недостающую часть люди готовы платить больше. Но как только кто-то собирает контрольный пакет, цена резко падает.

— Два с половиной миллиона — большие деньги! — заметила она. — Надо срочно найти заинтересованных людей. А сколько готов выложить за них Храповицкий?

— Пятьсот тысяч. Ну, может быть, чуть больше. Он ведет переговоры и с другими акционерами.

Я не стал рассказывать ей про Бомбилина. Это были не мои тайны. Точнее, не только мои.

— Пятьсот тысяч мало! — разочарованно поморщилась она. — Нет! Поищу кого-нибудь еще!

Она вновь надолго замолчала. Некоторое время мы кружили по городу.

— Стой! — вдруг воскликнула она, тормозя так резко, что Гоше, ехавшему следом на моей машине, пришлось вильнуть, чтобы в нас не врезаться. — Мне срочно нужно что-то купить. Немедленно! Хоть что- нибудь!

— Что ты сейчас купишь? — осторожно ответил я, стараясь скрыть удивление. — Все закрыто, кроме ларьков.

— Я знаю один магазин! — возразила она. — Там продают дорогие продукты. Он работает круглосуточно. Едем туда!

И с визгом сдав назад, она развернулась и помчалась в обратном направлении. Охрана кинулась за нами.

Стеклянный магазин своими размерами ненамного превосходил ларек и был пристроен к жилому дому. Как и следовало ожидать, он назывался «Номер первый». Когда мы вошли, там было только две сонных продавщицы, кассирша и охранник.

— У вас французское шампанское есть? — с порога требовательно осведомилась Ирина. — А сыр с плесенью? А грейпфруты?

Продавщицы уставились на нее, удивленные ее напором.

— Я кого спрашиваю! — повысила она голос. — Соображайте быстрее! И еще морепродукты и оливки!

Девушки всполошились. Следом за ней они принялись метаться между тесных прилавков, складывая в корзину ее покупки. Прислонившись к витрине, я неприметно наблюдал за тем, что она выбирает. На первый взгляд казалось, что она смотрит только на цену и хватает без всякого разбора то, что дороже. Тем не менее, своя последовательность в этом сумбуре была.

И размышляя над ее выбором, я пришел к неутешительному выводу, что мне предстоит холодная ночь. Я не мог еще сказать точно, какой именно будет постель: пуритански-пресной или картинно-трюковой, со спецэффектами, поскольку, чем холоднее женщина, тем больше она подчас стремится изображать африканские страсти. Но в том, что подлинного зноя не будет, я не сомневался.

То, что женщина любит в еде, должно сказать вам об ее интимных особенностях даже больше, чем одежда, потому что одежду женщина иногда выбирает ту, которая по ее представлениям должна понравиться мужчине, а не ту, которая нравится ей самой. Что же касается гастрономических пристрастий, то они ее так же выдают, как походка и голос.

Если обобщить вкусы Ирины, то ей нравилось все сухое, горькое и твердое. На полки с конфетами и десертами она даже не взглянула. Но самое главное, что я так и не увидел в ее выборе подлинного своеволия. Между тем настоящая женщина должна хотя бы раз в неделю будить вас ночью сообщением о том, что ей до смерти хочется чего-то, чего нет в холодильнике.

В сочетании с ее худобой и нервозностью это означало, что меня угораздило влюбиться в женщину, чей темперамент до капли выплескивался днем. На ночь его уже, скорее всего, не хватало.

Я не питал иллюзий относительно того, что мне удастся растопить лед предстоящей близости. Я не настолько самонадеян. К тому же за девять лет замужества врожденная застенчивость ночью вполне могла обернуться неизлечимой привычкой к холодности.

В сумме ее заказ потянул тысячи на две долларов, в основном из-за вина, и я порадовался тому, что всегда таскаю с собой внушительную пачку наличности.

Когда мы уже выходили и охрана рассовывала по багажникам набитые пластиковые мешки, Ирина вдруг вновь остановилась.

— И еще угря! — скомандовала она продавщицам. — Две упаковки. Нет, три!

Во мне забрезжила робкая надежда. Но ненадолго.

— Ненавижу угрей! — прошептала она мне. — Они такие жирные!

— Зачем же ты их берешь? — спросил я так же.

— Потому что я хочу так жить! — ответила она с каким-то ожесточением. — И буду так жить! Покупать самое дорогое, делать то, что желаю в эту минуту! И никто у меня этого не отнимет! Я не буду работать секретаршей! Не буду! Не буду!

Я вздохнул и промолчал.

В подъезде уже знакомой мне девятиэтажки мы молча поднялись по грязной заплеванной лестнице на второй этаж. Она открыла ключом железную дверь, и мы шагнули внутрь.

Это была обычная убогая однокомнатная квартира, с крошечной кухней и маленькой комнатой, совмещавшей в себе гостиную и спальню. В углу стоял раскладной диван, два кресла, журнальный стол и узкий платяной шкаф. У стены, на полу — телевизор и музыкальный центр. Небольшая этажерка была