Много лет спустя в разговоре с Яковом Верниковым мы вспомнили тот день. Вспомнили, как Алексей Гринчик шел к самолету, чуть покачиваясь. Даже пришли на память пустячные слова из песенки: 'Когда идет, его качает, словно лодочку…'

Тюк парашюта на широкой спине, свисают лямки. Он обернулся, что-то сказал кому-то из стоявших на площадке, и все увидели его широко смеющееся лицо, ослепительные зубы, шевелюру, — шлем он держал в руке, день был жаркий. Никто, конечно, не мог подумать тогда, что Алексей оставляет нам свою последнюю улыбку.

Таким Гринчик и ушел от нас.

Вспомнилось нам с Яковом стремительное приближение МИГа, ошеломляющий переворот через крыло на спину, устремление затем к земле и… взрыв! Взрыв, сделавший Гринчика бессмертным.

Настроенный на философский лад Яков говорит:

— Бессмертие, бессмертие… Но почему, скажи, чаще оно приходит к человеку после взрыва?

— Если вообще приходит.

— Понятно, это большая редкость, — согласился Яков. — А знаешь, о н оиначе и не может… Являясь, бессмертие должно ошеломить!

Я не был подготовлен к такому разговору, но, в общем, согласился: чем крепче ошеломит, тем лучше люди помнят. И еще подумал: 'Сколько бы еще Алексей сделал важных людям дел, не случись взрыва? Останься он, так сказать, в ранге простых смертных… Бессмертие тогда, поди, не так бы уж и торопилось к нему?..'

Об этом я сказал Якову. Он улыбнулся:

— А как же? Жизнь и так очень неплохая штука, чтоб осложнять ее еще бессмертием. Бессмертие приятней людям как легенда. Согласен?

Верников продолжал улыбаться. Прекрасный цвет лица, если не сказать более: 'Сияет, как медный чайник'. Я смотрю на него и думаю: 'Вот он, герой великой войны, испытатель, проделавший сотни сложных работ и готовый продолжать в том же духе… Он всем доволен, и, конечно же, отсутствие бессмертия его нисколько не волнует'.

И тут мне показалось, что главного Яков не сказал еще.

— Ну не томи! — попросил я.

— Сказать?.. Ладно, хотя об этом никому и не заикался. Поверь, с тех пор не выходит из головы фразочка. Ее проговорил Сергей Анохин секунд через пятнадцать после Лешкиного взрыва. Мы стояли с Сергеем рядом на крыше. Может, слова его и вывели меня из столбняка. Он пробормотал их как во сне: 'А я, пожалуй, вывел бы из этого положения…'Вот, собственно, и все.

Очень довольный произведенным эффектом, Яков разглядывал меня, будучи в том же неизменно солнечном настроении. Я некоторое время молчал, пока до сознания докатывался смысл фразы.

— Не может быть! — наконец выдавил я. — Знаю, Анохин — классный летчик, парашютист, мастер, но здесь того… Лишнее метнул. Попахивает бахвальством.

— Этого я за ним не замечал, — возразил Яков.

— Ну а ты сам, что ты на это скажешь? У тебя ведь было время с тех пор над этим поразмыслить? — почти выкрикнул я.

— Факт, было, — согласился Яков. — Да понимаешь, как бы тут сказать… Сережины слова в тот момент застряли в памяти как нечто странное, будто не имеющее смысла. Много позже, вспомнив, я удивился: 'Неужели и вправду Сергей успел быстренько представить себя в кабине на месте Алексея и сумел уловить для себя какой-то шанс на спасение?!'Но чаще от этой назойливой мысли я отмахивался таким манером: 'А что здесь удивительного?.. О чем думает испытатель, отправляясь в ответственный полет? Естественно, о том, что с ним ничего не случится. И даже когда случается с кем-то из товарищей, он думает… нет, убеждает себя: 'А я, пожалуй, нашел бы выход!'

— И правильно, пусть так и думает. Кто так не думал? — Я заглянул Якову в глаза. — Иначе в нашей работе невозможно.

— Так-то оно так, — закурил сигарету Яков, — но это из области психологии. А мне сдается, не было ли в словах Сергея чего-то поконкретней?

Морщинки у глаз Якова явно интриговали. Я наконец понял, что задает он мне загадку, которую, возможно, сам давно решил.

Что и говорить, как меня заело. Я даже поискал ответ на фоне облаков. И вдруг схватил Яшку за рукав:

— А если так, скажи?! Повалился у него МИГ на крыло, и ему в мгновение стало ясно: 'Элероны отказали!' Затем самолет перевернулся на спину через секунды… И, заметь, черт побери, уже затем стал опускать нос к земле!.. Но рули высоты, рули-то высоты были исправны! О дьявольщина! В этом все и дело! Вот теперь я уже не сомневаюсь: оказавшись вдруг на спине, Сергей Анохин инстинктивно отдал бы ручку от себя, чтоб в перевернутом положении не допускать опускания носа к земле. Именно инстинктивно, так как на размышление не было и секунды!

— Однако догадался! — обрадовался Яков. — Я давно об этом думаю. Иной раз, правда, и сомневаюсь. Сейчас решил проверить на тебе: может, все это чепуха?

— Нет, извиняюсь, это не чепуха! — все более распалялся я. — Пусть самолет крутит бочку. Черт с ним! Нужно было рулями высоты, их непрерывными движениями удерживать машину в небольшом подъеме…

— Скорости было хоть отбавляй. Не будь ее с излишком — не отвалился бы кусок элерона!.. Двигатели тоже тянули. Так что…

— Так что, набрав метров шестьсот-семьсот, можно было выброситься!

— Да и так можно было: открыть фонарь, отстегнуть ремни да и вывалиться за борт.

— Невероятно! — совсем раскипятившись, перебил я Якова. — Всю жизнь перед глазами Лешкин кошмарный взрыв, а сейчас воображение рисует, как МИГ-9, крутя бочку на подъеме, уходит все дальше от земли… От него отделяется фигура летчика, над ней вспыхивает белым шелком парашют! Потом уже падение самолета… Взрыв, но без Алексея! Могло так быть?

— На-ка подыми, — Яков протянул пачку. — Кто теперь твердо скажет: могло — не могло?

— А если поговорить с Сергеем?

— Подзавел я тебя. Что же, валяй, потом расскажешь… Если он не забыл.

С Анохиным мы встретились 'на нейтральной зоне'. Условились по времени в кафе, спросили себе кофе, немного коньяку. Когда в груди чуть согрелось, Сергей не выдержал, спросил:

С.Н.Анохин

— Что все же случилось?

— Тебе не верится, что так вот просто захотел тебя увидеть?