действовать как будто бы на нашей стороне, но на самом деле намеревались предать ракканскую революцию... Что-нибудь в этом роде, позже мы сможем разработать версию более детально.

– Да, вы и вправду приготовили для меня немало самых разных обличий... – сказал Дэйн.

– Конечно. Так что теперь, мистер Дэйн, вы должны выбрать, окончательно и совершенно определенно – какая роль подходит вам лучше всего?

Дэйн встал, зевнул, потянулся, устало потер ладонями лицо.

– Вы знаете, это было жутко длинное и утомительное путешествие. Разговор у нас тут, конечно, очень занимательный и небезынтересный, но мне бы хотелось сейчас пойти в гостиницу и помыться с дороги.

– Минуточку! Вы забыли сказать, какую роль вы предпочтете!

– Выкиньте из головы весь этот бред! – ответил Дэйн. – Я не играю никаких ролей, кроме тех, которые сам себе выбираю. Я доставил вам послание, и вы отдадите приказ об отмене восстания.

– Я думаю, вы ошибаетесь, – сказал Лахт.

– А я думаю, ошибаетесь как раз вы. Я уже рассказал вам, как, по-моему, все происходило на самом деле. Но я все равно добрался до Дохи, и нашел способ выполнить задание.

– А что, собственно, вы такого нашли? – поинтересовался Лахт.

– Иракского агента по имени Хаким, который сотрудничает с Джабиром. Хаким таки перехватил нас в Шакике. Мы были полностью в его власти. И он нас отпустил.

– Он чуть ли не вытолкал нас в шею! – подал голос Джабир. – Из каких-то политических соображений, во избежание международного инцидента...

– Вы в самом деле считаете, что все так просто? – спросил Дэйн. – Международные трения, английские военные катера из Бахрейна... Господа, вы так давно сочиняете и скармливаете другим всевозможные небылицы, что сами готовы верить чему угодно!

– Тогда, может быть, вы нам скажете, почему это Хакиму вздумалось вас отпустить? – спросил Лахт.

– Поставьте себя на его место, – предложил американец. – Он хороший человек и данный конфликт ему, в общем-то, безразличен.

Рауди сказал:

– Нам известна его репутация.

– Ваша репутация ему тоже известна. Так вот, в Шакике, когда Хаким держал нас под стражей, он рассказал о своем задании. Хаким знал или по крайней мере предполагал, что за послание я должен доставить: – обоснование отмены революции. Заметьте, в интересах его страны, чтобы эта революция состоялась. У иракцев достаточно сил и средств, чтобы безболезненно ее подавить. Хаким вполне мог продержать меня там до определенного срока, но он все же решил меня отпустить и даже помог вовремя добраться до Дохи, чтобы я выполнил свою миссию. Он, конечно, соловьем заливался насчет того, почему это ему вдруг стукнуло в голову так поступить, да только одному хорошему агенту очень трудно провести другого хорошего агента. Если б Хаким действительно хотел удержать меня, он нашел бы способ сделать это, даже если бы в гавани Шакика собрался весь английский флот.

Но он решил меня отпустить. Был чрезвычайно любезен, познакомил меня со всеми более-менее важными местными деятелями и даже дал свою собственную машину и охранников, чтобы я без помех добрался в Доху и доставил сообщение о возможной угрозе Ираку.

Почему, интересно, он все же отпустил меня и так позаботился об успехе моей миссии? Потому что, пока я был у Хакима в плену, ему стало кое-что известно. Не спрашивайте, как он об этом узнал. Скорее всего, у него в Шакике припасена собственная коротковолновая радиостанция и есть свои источники информации. Однако он узнал или догадался об одном немаловажном событии, из-за которого все так радикально изменилось.

Он узнал, что вы, господа, и не собирались отменять восстание. Неважно, доставлю я послание или нет.

Это немедленно поменяло местами все фигуры в игре. Хаким отпускает меня, но восстание все равно начинается, как и было запланировано. Его, конечно, подавят, и тут завертится пропагандистская машина вашего Комитета. Да только без толку. Потому что Хаким разгадал вашу гаденькую интрижку вашего Комитета. И у него под рукой все самые уважаемые граждане Шакика и капитан Маджид со своими людьми, чтобы вывести вас на чистую воду.

Вы, кажется, сами мне только что говорили, что информация в нашем мире – единственная реальная сила, не так ли, господа? Я согласился, только с небольшой оговоркой. Давайте-ка поглядим, что у нас получается. Вы серьезно считаете, что ваша пропагандистская телега может сравниться со средствами массовой информации всего Ирака? Глупости! И вы это прекрасно знаете. Ваш писк утонет в море их голосов. И они, а не вы, будут писать эту историю. Как вы думаете, что они напишут?

Никто не ответил, и Дэйн продолжил:

– Они расскажут – по радио, на телевидении и в газетах – что узнали о предстоящем мятеже и о попытке американцев его предотвратить. Не то чтобы им хотелось выставить нас, американцев, в хорошем свете – они прекрасно понимают наши истинные стремления. Но они все равно расскажут, как американский агент – не важно по каким соображениям – предпринял почти безнадежную попытку избежать ненужного кровопролития. И о том, как облеченный властью ракканский революционный комитет проигнорировал его сообщение и позволил революции начаться. Уж поверьте, они постараются расписать истинные причины таких действий Комитета: и то, как власть ускользает от этих бесполезных для своей страны изгнанников, и то, как предали они свой народ ради собственной выгоды.

Собственно, они ни на йоту не отступят от правды – хотя какая разница? Правда это или нет, но тогда придет конец и революции, и всему движению за независимость, и – Комитету!

Дэйн замолк, протер глаза, потом продолжил:

– Как бы то ни было, это всего лишь мое личное мнение. Вам, конечно, придется туго, если вы отмените мятеж. Но если нет – ваше положение станет совершенно безвыходным. Впрочем, вам решать. А я, пожалуй, пойду приму ванну.

Дэйн повернулся и направился к выходу. За его спиной зашушукались, потом раздался голос Лахта:

– Некогда без толку спорить! Рауди, идите за радистом!

– Он скоро сам придет. Но вы, конечно, правы. Мы должны отменить восстание! Но как мы сможем сохранить наши позиции при этом разгроме?

– Мы можем сделать заявление! – предложил старый Бикр.

– Возможно, нам и удастся выбраться из этой передряги, не подмочив свою репутацию, – откликнулся Рауди. – Все это лишь вопрос построения фраз и правильно расставленных акцентов.

– Тихо! Я составляю обращение! – сказал Лахт. – Как вы думаете, стоит ли упоминать египетскую контрразведку?

Дэйн уже дошел до самой двери, когда его тихо, слабым голосом окликнул Джабир. Дэйн задержался, обернулся и подошел к диванчику.

Джабир выглядел весьма неважно. Щеки ввалились, кожа цвета желтоватого пергамента обтягивала лицо, нос заострился. Тем не менее, Джабир сумел растянуть губы в мрачноватой усмешке.

– Это очень нехорошо с вашей стороны, – сказал он Дэйну. – Да, именно, вы поступили со мной очень жестоко... Дэйн, я слыхал об этом камотилло. Скоро ли я смогу выздороветь? И не останется ли каких-нибудь необратимых последствий?

– Вы не выздоровеете, – ответил Дэйн.

– Дэйн! Лечение в хорошей больнице, в Каире или, скажем, где-нибудь в Европе...

– Вы не выздоровеете, – повторил Дэйн. – Яд слишком долго находится у вас в крови. Вы протянете еще месяцев шесть, может – год. И умрете от паралича нервной системы. Отравление камотилло не особенно болезненно, но это верный конец.

Джабир отчаянно завертел головой, как будто стараясь таким образом увернуться от неизбежного.

– Вы бессердечный ублюдок, бесчестный человек! Я всего лишь пытался вас задержать, а вы заставляете меня медленно умирать!

– Я отравил вас не из-за этого, – ответил Дэйн. – Если бы дело касалось только нас с вами, я не стал бы давать вам камотилло. Но в этом замешано гораздо больше людей.

– Это больше никого не касается!