Польское войско не препятствовало переправе. На то и расчитывал Скопин. По его разумению поляки возрадуются возможности сбросить его войско в реку.
Поляки не трогались. Сапега со Зборовским ждали, когда двинутся скопинцы, чтобы, как бы в поединке, отрубить руку на замахе. Скопин двинул конные крылья своего войска на польский строй.
Ударили бубны, взревели трубы в польском войске. Навстречу коннице Скопина устремились уланские хоругви. Расчет прост. В сабельном бою русским не устоять против польских рубак. С гиканьем, с посвистом мчались уланы, в ответ в русских рядах раздавались возгласы:
— Святой Макарий! Молись за нас!
Сшиблись уланы с русскими конниками. Сапега и Зборовский отсчитывали минуты, отпущенные по их расчетам, на недолгое сопротивление русских, чтобы пустить вслед за уланами гусар. Минуты истекали, завязалась жестокая сеча. Что же случилось? Такого ранее не бывало, чтобы русские устояли перед поляками в сабельном бою. Ни Сапега, ни Лисовский, ни Зборовский не могли понять природы этого чуда. Искусные фехтовальщики, они знали, что как бы ни был яростен и смел противник, мастерство всегда возьмет верх. Не дано было им измерить ярость русских. На эту ярость и рассчитывал Скопин, зачиная столь сложную битву.
Битва растягивалась вширь, открыв пешие ряды русского войска. И хотя он увидел в центре пешего строя шведов, он послал на них гусар. Гусары наклонили копья, рысью надвигались на пеший строй. Не было пехоты, которая устояла бы под ударом длинных гусарских копий. Приняли поляки приманку. На это Скопин и расчитывал. Ах, как бы было хорошо, одним ударом тяжелой конницы смести и шведов и русских пеших. Опасались лишь шведского залпа. Залпа не последовала. И шведы и русские пехотинцы попятились, открывая один за другим «гуляй-города». Избушки на катках, ощетинились пищальным огнем и длинными копьями. Гусары сломали строй, обтекая движущиеся избушки, а из избушек разили залпами и длинными копьями. Сбоку в спину, в лицо. Гусары заворачивали коней, а избушки медленно и неумолимо наползали на польский стан. За первым рядом «гуляй-городов» второй ряд, третий. Ползли, как черепахи. В этой медлительности таилась неотразимая угроза.
Настала пора и уланам отрываться от русских конных, да не выпускали их из боя, нагоняя на «гуляй- города».
Минул полдень. Жаркое солнце опускалось за зубчатый частокол елового леса.
«Гуляй-города» сдвинули с места польскую пехоту, а гультящие Лисовского побежали первыми. Польское войско смешалось и побежало. Спасла его от полного разгрома наступавшая ночь. Бежали по знакомой дороге. Остановились в разоренной до тла Рябовой пустыни.
Сапега, Лисовский, Зборовский и Шаховской забились в келью без окон и дверей. Пахолоки принесли пеньки, чтобы было на что присесть польским воеводам. Нашлась согреться и горилка. Сапега заговорил первым.
— Плохо, панове, дело. Что-то в этой Богом проклятой стране переменилось. Или мы переменились? Или мы разучились воевать? Привыкли, что перед нами разбегались без боя. Но сегодня это не главное. Получил я, когда мы тронулись в этот проклятый поход, известие, что король двинулся в поход на Московию. Молчал, чтобы у вас не опустились руки. Мы сегодня проиграли битву не московитам, а королю.
Пан Лисовский выругался, Шаховской мгновенно понял, что пришел его час, что не надо теперь гадать, как избавить Богданку от поляков. Сами его бросят, а вторжение короля объединит всех русских вокруг имени Дмитрия.
— Вот оно и избавление от Скопинна и шведов, — молвил Лисовский. — Пусть король берет Смоленск, а в Москву мы его не пустим. Шуйскому — конец, нашему Дмитрию — престол.
Шаховской ушел спать в палатку, Зборовский и Лисовский задремали в келье. Сапеге не спалось. Он вышел из кельи.
Ночи в августе темные. Звезды сверкали, как омытые от небесной пыли. Мысли Сапеги возвратились к Марине Мнишек. Все о том же думы: не промахнулся ли, когда Марина предложила ему разделить с ней судьбу? Но всегда наготове у колеблющихся утешение: в то время такой союз был невозможен. Сила Богданки была на взлете, еще многие верили, что он и есть царь Дмитрий. Ныне самозванный Дмитрий становится никому не нужным. Королю — Смоленск, а ему, Сапеге, с Мариной вся русская земля?
Глава вторая
Известия из Московии приходили в Вавельский замок к Сигизмунду с большим опозданием и выглядели одно утешительнее другого. Что осталось у царя Шуйского? Москва, Смоленск, да Новгород. Гонсевский и Олесницкий составили для короля чертеж Московии и отметили в нем города, покорившиеся тушинскому Дмитрию, как считалось, само собой, польскому воинству.
— Да, что же осталось у царя Шуйского? — с удивлением спросил король. — Рожинский, Лисовский и Ян Сапега завоевали Московию? Нет ли здесь преувеличения?
— Ваше величество, — ответил Гонсевский, — дуб могучее дерево. Растет тысячу лет. Вырастает не в обхват и никакие бури ему не страшны. А заведется в нем червь, в труху превратит его сердцевину. Еще долго ему стоять, если не толкнуть. Тогда рухнет...
Сравнение Московии с трухлявым дубом возбудило короля. Сигизмунд не отличался ни прозорливостью, ни умом способным понять, что движет чувствами его вельмож. И если мог разгадать грубую лесть, то движущие силы их интересов, оставались для него недоступны.
Попытки получить субсидии у папского престола не давали результатов. Оставалось одно, пользуясь конституционным правом, использовать своей властью армию, не касаясь расходов бюджетных средств, предпринять поход на свои средства.
Королева Констанция подталкивала короля на вторжение в Московию.
— Не надо ожидать поддержки Симонетте. Симонетте не Рангони, он не имеет своего мнения. Оставь всех позади: и нунция, и Рим, и Орден. Они сами придут делить с тобой лавры победителя. Никогда еще Польша не имела такой возможности повергнуть своего векового врага.
28-го мая 1609 года Сигизмунд с королевой и сыном Владиславом выехали из Кракова в Вильно, ближе к театру будущих военных действий. Подражая Юлию Цезарю, он в кругу ближних изрек:
— Рубикон перейден!
Сенаторы, узнав о намерениях короля открыть военные действия на свой счет, приветствовали его решение.
Не дал согласия гетман Станислав Жолкевский. С присущими ему независимостью и откровеностью высказался против похода в Московию, считая, что он приведет к тяжким последствиям для Речи Посполитой. Король отверг его мнение, опираясь на Гонсевского и Олесницкого, которые утверждали, что как только королевские войска окажутся у стен Смоленска, город откроет ворота, а московские бояре, изнуренные смутой, изъявят покорность королю. Король настоял на своем и Жолкевский вынужден был принять участие в походе. Шуйскому были посланы складные грамоты, что означало объявление войны. В Смоленск король послал универсал воеводе Шеину, в котором излагались цели его похода, предпринятого будто бы для спасения Московского государства от смуты и лиходейства. В универсале король утверждал, что люди Московского государства били ему челом, чтобы он ближайший приятель Русского государства, сжалился над разорением и истреблением христианских церквей и семей, и не допустил их до конечной гибели.
Не обошлось в универсале и без угрозы. В его заключительных словах говорилось: «если же пренебрежете настоящим Божиим милосердием и нашей королевской милостью, то предадите жен ваших, детей и свои дома на опустошение войску нашему».
Пасмурным и дождливым сентябрьским днем польские войско подошло к границе. Несколько русских всадников появились на холме и умчались прочь. В тот час ветер раздвинул низко проплывающие тучи и открыл просвет для солнца. Тут же появились прорицатели, которые истолковали это короткое появление солнца, как предзнаменование удачи похода.
