— Но не каждый же встречный имеет право на престол! — возмутился Сигизмунд.
— Да, он не имеет даже призрачных прав на престол. Но он не первый встречный. Искали того, кто мог бы сыграть предназначенную ему роль. Московиты захотели признать его царем, хотя мало кто сомневался, что он совсем не тот Дмитрий.
— Как захотели, так и расхотят. В Риме знают о моем праве на московский престол.
— Право вашего величества неоспоримо, но отстаивать его — это война!
Сигизмунд снисходительно улыбнулся.
— Война? С кем? Московское государство рассыпалось. Вам известно, что уже несколько раз московские бояре предлагали мне царский венец при польской короне. Они говорят, что поддерживают самозванца лишь для того, чтобы низложить с престола Шуйского. Мой поход не будет войной.
Симонетте решил облегчить королю переход к делу.
— Каким бы войско ни было, его снаряжение и поход требуют не малых средств. Я вижу, ваше высочество, что вы хотели бы найти в моем лице просителя субсидий в Риме.
— Браво! — воскрикнула королева. — Приятно иметь дело с умным человеком. Я начинаю верить, что посол папы Павла сумеет продолжить дело начатое Стефаном Баторием.
Симонетте опустил глаза. Не по скромности, а из-за неловкости смотреть на оголенные плечи королевы и излишне открытую грудь. Ему подумалось, что если бы королева оказалась в Риме, она имела бы успех у кардиналов. Он ответил:
— Продолжить дело Стефана Батория — удел его высочества. Не надо преувеличивать мою скромную роль. Я лично не вижу задачи более грандиозной, чем приобщение московских людей к апостольской вере. Уже много веков христианство страдает от раскола. Имя того, кто положит начало великой унии будет почитаться святым. Весь вопрос — пришел ли на это час?
— Король с твердостью ответил:
— Я вижу, что наш гость предпочитает иносказания прямому ответу. Речь Посполитая не готова к большой войне. О войне, как войне, я не посмел бы заговорить с папой. Речь идет о частном деле короля. Наша конституция во многом ограничивает власть короля, но в деле войны дает королю особое право. Я своей властью могу начать войну, не согласовывая ее начало с сеймом. Тогда военные расходы мое частное дело. Королевская казна пуста. Мятеж подорвал финансы страны. Я не знаю какие привести еще аргументы, чтобы папа субсидировал мой поход в Московию? Более подходящего часа мы не дождемся.
Король пришел в возбуждение. В нарушение этикета он встал из-за стола.
— Несколько веков усилий, надежд и неудач. И вот настал час! Московское государство сокрушено смутой. Медведь ранен. Ранен смертельно. Охотники стоят около него, и нет у них пороха в пороховницах, чтобы добить зверя. Кто-то в Риме смирился с тем, что на московский престол взойдет самозванец. Кардинал Боргезе может пожелать, чтобы мы считали нынешнего Дмитрия за того, который царствовал, но для московских людей пожелание кардинала Боргезе — ничто! Как только не станет царя Шуйского, они не дадут ему царствовать ни часа. Нашими руками мы уберем Шуйского, а они изберут царем своего боярина. Ни у Рожинского, ни у Сапеги не достанет сил им помешать. Мы стоим на пороге изменения судьбы всей Восточной Европы. Еще одно усилие нашего народа и родится государство, которое положит конец распространению ислама и вернет Константинополь в лоно апостольской церкви. Промедлив, мы вновь окажемся лицом к лицу с враждебной нам Московией.
— Браво, государь! — воскликнула Констанция. — Наш гость должен согласиться со столь неопровержимыми аргументами.
Симонетте ответил королеве:
— Ваше высочество может не сомневаться, что я подробнейше извещу Рим о нашей беседе.
Король вернулся к столу и уже более спокойно сказал:
— Не забудьте о шведах. Союз шведов и Шуйского прямая угроза Речи Посполитой. Нужно ли Риму усиление протестантов?
Прощаясь с королем, Симонете, завершая беседу, сказал:
— Итак, я не ошибусь, если извещу Рим, что ваше высочество, готовит поход на Москву?
— И ждет благословения папы!
Карательный поход Лисовского озарил пожарами замосковные города. Лисовский обставил дороги виселицами. Горели села. Жители убегали в леса. Запустели города. Не было тех жестокостей, которые не были бы употреблены поляками, литовцами и русскими гультящими для подавления восстания. Но едва лишь отряды Лисовского и других польских карателей, осыпаемые проклятиями, уходили в другой город, оживали пепелища, и всяк, кто способен был держать в руках какое-либо оружие, хотя бы цеп для молотьбы, сбивались в отряды и привечали на дорогах «лисовиков». Русские люди поднимались с колен. Ярость зажгла сердца людей по натуре излишне спокойных и терпеливых. Но ни Лисовский, ни Ян Сапега, ни Рожинский не хотели этого видеть, упоенные надеждой, что вот-вот падет Москва. Перелеты и изменники укрепляли в них эту надежду.
Богданка не был столь беспечен, как польские воеводы. После долгих сомнений и колебаний, поверив, что Господь избрал его для свершения великих дел, решил, что настало время действовать. Казнь Наливайки была всего лишь испытанием сопротивляемости польских панов. Взвились в обиде, гневались и отступились. Все польские вожди были теми же «наливайками», каждый в свою меру. Тех русских людей, коих притягивало к Тушину имя царя Дмитрия, польские воеводы, не думая о последствиях, отталкивали. Начиная свой поход из Пропойска и Стародуба, Богданка был далек от понимания ратных дел, хотя и был начитан о военных походах древних греков и римлян, куда больше, чем любой польский воевода. Как урядить полки, как их расставить в битве и до се не знал, но уловил во время стояния в Тушино нечто более важное, чем расстановка полков. Догадлив был от природы, потому понял, что настрой войска более важен, чем то, как уряжено оно в полки.
В Тушинском лагере чуть не ежедневно происходили стычки русских и поляков. Но то еще полбеды. Беда пришла, когда начали откладываться от тушинцев города, что по собственной воле целовали крест, а ныне готовы терпеть Шуйского. На лесных дорогах избивали поляков те люди, которые еще вчера были готовы идти против Шуйского. И уже доходили из Новгорода известия, что собирается оттуда гроза. К молодому воеводе Скопину стекались со всех городов люди. Что-то надо было предпринять решительное, а польские военачальники все еще надеялись на свои силы, собирались взять Москву осадой. Зимние дороги перехватить способнее, чем летние. Рожинский перехватил подвоз к Москве из Рязанской земли, Сапега под Троицей отрезал Москву от Суздальской земли. В Москве наступила дороговизна.
А тут вдруг незваным явился в Тушино ведун Михайло Молчанов. Богданка допустил его к себе.
— Жив ведун? Ко времени пришел. Имею известие, что из дальних краев везут ко мне всему делу заводчика князя Григория Шаховского. Зло вы тогда надо мной подшутили, назвав меня царем вдове в Серпухове. До горькой беды довела меня ваша шутка — до царя без царства, без верных подданных и под чужим именем. Дьявол меня к вам натолкнул, когда вы с князем Шаховским выводили коней из конюшни, да князь попугал вдову в Коломне, указав на меня, как на царя. Видит Господь, что я о таком исходе и помыслить не мог. Как во сне живу и конца сна не вижу. Погадал бы,ведун, чем сей сон закончится?
Молчанов взглянул раздумчиво на Богданку.
— Ведовство мое может быть всяким. Могу на горящих углях узреть предстоящее. По звездам раскрываются судьбы. В воде под мельничьим колесом могу увидеть, что ожидать впереди. Только зело опасно в свое будущее заглядывать, иной взглянув тут же и концы отдаст. Знать бы тебе, как царь Борис Годунов сам себя погубил.
— Сказывали мне, будто его невестка отравила.
— Скажут всякое... Когда наш Дмитрий объявился и на Москву шел, Годунов спросил ведунью Алену, что ему ожидать. Духовидица она. Она ему приказала похоронить полено, тем и предсказала скорую смерть. У него от страха перед Дмитрием ум отнялся.
— От сильной отравы не только ум и жизнь отнимется. Я не хочу, Михайло, чтоб у меня ум отнялся. Уповаю, Михайло, на Бога, да еще на тебя и на князя Шаховского. Вы придумали, вы запутали, вам и распутывать. Все мы в Господней воле, и смертным не дано ее предугадать. Ведовство твое от сатаны.
