Господа считала свой город Северной Венецией. Малейшая ошибка в общении с ними могла привести к беде, ибо в городе было немало ненавистников Шуйского. Татищев требовал применить к колеблющимся силу, дабы предупредить измену. Скопин удерживал его, но своевольство сотоварища могло проявиться в любой час.

Скопин собирал новгородцев, служилых и всяких людей из окрестных городков и селений в дружину. Брал всякого: и из ратных, и из тех, кто никогда в битвах не бывал, лишь бы было желание постоять за православную веру и Русскую землю. Ждал известий от посланных на переговоры со шведами дьяка Сыдавного и дворянина Семена Головина.

После перехода Пскова к тушинскому Вору, в городе стало неспокойно. Псковичи засылали в город ходоков, уговаривали новгородцев присягнуть царю Дмитрию. Уговорщики находили согласных, ибо новгородцы ненавидели Татищева, а Скопину ставили в укор его родство с Василием Шуйским.

Ожидать, когда вспыхнет бунт, даже если бы его удалось подавить — означало бы потерю Новгорода. И не навечно-ли? Скопин нашел разумное решение: выйти из города с дружиной, чтобы ее не потерять в междуусобье. Оставил новгородцев самим разобраться с кем им по пути: с Москвой или с Литвой? Скопин объявил поход к Иван-городу и к Орешку. В пути получил известие, что Иван-город и Орешек присягнули тушинскому Вору. Оставался выход: идти на Неву к шведам и поторопить шведского короля с подмогой. В пути его настигли посланцы из Новгорода. Били они челом от имени митрополита Исидора, от всей новгородской Господы, от старейших и молодших людей, от торговых и ремесленных сотен, чтоб Скопин вернулся оборонить город от польских налетов и воровских людей. За весь город целовали крест не прямить Тушинскому Дмитрию.

Скопин вернулся. Не ожидал, сколь торжественную встречу устроят ему новгородцы. Встречали, как ни одного государя за всю историю Новгорода. Навстречу вышли все жители до единого. И стар и млад. Оделись в лучшие наряды, воеводу в глаза называли «ясным солнышком» и «белым соколом».

Поворот в настроении новгородцев совершила верная весть, что на город движется с войском и воровскими людьми пан Кернозинский, прославившийся тем, что привел огнем и мечом к крестному целованию тушинскому Вору Торжок и Тверь.

 Скопин и Татищев пришли к митрополиту Исидору. Митрополит спросил:

 — Как воеводы рассудите? Встречать нашельников, затворясь, в городе или в поле? Доподлинно нам неизвестно велика ли у них сила?

Скопин ответил:

 — Не то беда, что велика у них сила, беда в том, что у нас сила малая. Город им не взять, если не найдутся изменники, что ворота откроют.

Татищев зло умехнулся.

 — Не много ли здесь о поляках говорено. Кто этих поляков и литву не бил, ежели знать, как за дело взяться. Ты, Михайла, держи город в обороне, а я выйду в поле пощекотать панов. Они, страх, как боятся щекотки.

Скопин не любил бахвальства в ратных делах. Знал, что пренебрежение к противнику первый шаг к поражению. Не убийце Басманова и царя Дмитрия доверить защиту города. Не торопился оспорить Татищева, хотел поглядеть, как новгородцы откликнутся на предложение выйти навстречу нашельникам.

Ночью пришли к Скопину сотники его новгородской дружины. Люди не простые. Владели они ратным делом, бывали в походах и битвах. В мирные дни — сотенные в гостиных, торговых и ремесленных сотнях. Их знали во всех концах города, с ними считалась новгородское людство.

Староста суконной сотни, человек не молодой, переживший новгородский погром, учиненный царем Иваном Васильевичем, с прямотой, присущей властным людям, спросил Скопина:

 — Скажи нам, Михайла, как на духу, потому, как ныне одно слово может подвигнуть людей на братоубийство, скажи, нам в глаза глядя, взаправду ли был убит истинный царь Дмитрий, а в Тушино сидит вор, а не наш венчаный царь?

Скопин не спешил с ответом. Ему важно было уяснить, всерьез ли спрашивают или уже решили для себя чему верить? Суконщик, не дождавшись ответа. высказал, что уже давно было для Скопина укором его чести и совести.

 — Князь, Михайло, тебе ли не знать истины? Ты состоял мечником царя Дмитрия. Почему ты не оказался при нем с мечом, а оказался при нем один Басманов, и тот был убит нынешним  вторым нашим воеводой Татищевым? И кому вернее знать, чем тебе, был ли он истинно царским сыном Марии Нагой, потому как ты вез к нему мать?

Скопин осторожно спросил:

 — Что же нам надлежит рассудить? Были ли царь Дмитрий царским сыном или убит он или не убит?

 — Рассуди, князь, как ты сочтешь нужным.

 — Когда я вез  из заточения царицу Марфу, когда она встретилась с тем, кого называли царем Дмитрием в селе Тайнинском, я уверовал, что на царство пришел истинный сын царя Ивана Васильевича. Я и дяде своему Василию Шуйскому не поверил, когда он обличал царя Дмитрия, называя его Гришкой Отрепьевым, дьяконом Чудова монастыря. Ну и дьякон! А под чьим именем ему было скрываться, когда Годунов его по всей земел искал? И ныне мне еще думается, а не истинного царского сына убили в Москве? Не прирожденного ли нашего государя?

 — Ты — мечник! Что же не уберег?

 — Не простил бы я себе той порухи, да не случилось мне быть в тот час в Москве. Царь Дмитрий готовил поход на Польшу. Мне было велено собирать полки в Ельце. А без моего ведома их назад повернули.

 — Поворотили к нашей радости по домам. Объявили, что ляхи собрались царя убить. Вели нас царя спасать... А вышло, что нами стрельцов пугали.

 — Стало быть, ты у меня спрашиваешь, вправду ли царь убит?

 — На Пожаре стояла плаха. На плахе лежал убитый, коего царем называли, да я его живым в лицо не видывал.

 — Гляжу я, что по душе вам пришелся царь Дмитрий, хоты ты вот и в глаза его не видывал. Чем же он пришелся по душе?

 — Воин он был знатный. Не робел перед боярами, сказывают, что таскал их за бороды за лихоиимство. А еще, говорят, что прост был. Каждый мог с ним лицом к лицу слово сказать. Ухватистым был...

 — То правда! — согласился Скопин. — С медведем выходил бороться один на один. Рогатиной его поддел и через себя перекинул. Вот и скажу: не сидел бы тот Дмитрий в Тушино сиднем, а уже давно отворил бы ворота Кремля и свел бы с престола моего дядюшку.

Слово молвлено, выпорхнуло, как птица на волю, а птице на крыльях все пути открыты. Знать бы Скопину, как это слово откликнется в свой час!

Переглянулись меж собой новгородцы, обратили свои взгляды на суконщика, чтоб за всех говорил. Суконщик продолжал:

 — Верим тебе, князь, потому, как ты молод и в обмане не искусился. А теперь скажи: почему ты отдал нас Татищеву, чтобы нам с ним на литву и воров идти, а сам в городе остаешься?

 — Татищеву я вас не отдал и не решил еще встречать ли супостатов в поле или затвориться в городе. Татищев набивался литву бить в поле, а мне посмотреть бы, кого он с собой позовет?

 — Вот оно, какой оглоблей вылезло! Не на бой он нас звал, а литву встретить и в город привести. Нашел он причину. Привык на Москве быть из первых, Новгороду он не люб. Говорит, что за нужда город в осаду сажать, за царя Василия животов лишаться? И без Москвы, дескать, Новгород сам по себе.

Скопин ответил:

 — Ныне измена не внове, каждый себя царем мнит. Время не ждет. Пан Керзоницкий идет на город. С каждым часом ближе и ближе. Собирайте новгородцев. Я поставлю вас перед Татищевым, вы расскажете  новгородцам, как он хотел Новгород под себя подвести, а он пусть ответит.

Давно в Новгороде не скликали людей на площадь перед храмом  святой Софии. Вече — не вече, но это еще кто и как рассудит.