Рожинский спешил. Потери московского войска были огромны, еще больше рассеялось его ратников по дорогам и лесным тропам. Потому и спешил, что твердая рука мудрого воеводы еще могла их собрать. Поляки беспрепятственно вошли в Можайск.

В Можайске Богданка учился разыгрывать роль царя. Он помнил, что царь Дмитрий относился с почтением к русским святым и молился в церквях, мимо которых вел свое войско. В монстыре Николы Можайского было совершено торжественное молебствие у образа Николы Можайского. Крестился у иконы, истово клал поклоны. Рожинский поглядел на молящегося царика, вышел из церкви и сплюнул. Дебошир, гуляка, налет о Боге редко вспоминал, но играть в жмурки с Богом избегал.

Моше ждал Богданку около церкви. Когда Богданка вышел, подошел к нему и прошептал:

 — А теперь не забудьте сотворить молитву нашему Богу! Он тебя ведет, а не тот, что нарисован на доске.

Наверстывая потерянное время в Можайске, Рожинский довел войско в один переход до Звенигорода. В Звенигороде его встретил посланный Шуйским пан Борковский, королевский посол на переговорах в Москве. В Москве только что был подписан мирный договор между Шуйским и Сигизмундом. Шуйский задержал королевских послов, потребовав, чтобы они вернули из-под Москвы польское войско.

Пан Борковский предложил созвать войскового коло. Рожинский отговаривал:

 — Кто же тебя, пан посол, послушает? Люди сюда пришли  королю и Господу

Богу не послушные. Король сам по себе, каждый пан — себе пан. И как им вернуться в Польшу, когда многих из них ждет королевский суд?

Борковский удивлялся.

 — Не кружится ли у тебя голова, князь? Ты известен, как мудрый воитель. Не думаешь ли ты с горсткой, хотя бы и храбрых рыцарей, воевать с Московией? Не пришлось бы королю поднимать посполитое рушение, чтобы спасать вас от позора и гибели.

 — Мы, пан Борковский, на службе у законного московского государя. Король в свое время поддержал его и признал московским царем.

 — Да тот ли этот человек, за которого себя выдает?

Рожинский усмехнулся.

 — А был ли тот человек, которого король признал Дмитрием истинно царевичем?

 — Король его поддержал, но на престол его посадили русские люди.

Борковский настоял на созыве коло. Выслушали его терпеливо и спокойно. Ответить в круг вышел седой шляхтич.

 — Пан Борковский пришел к нам от Шуйского. А кто таков Шуйский? Самозванный царь и убийца. Шуйский грозит задержать посольство. Одно посольство он задержал, не надо было посылать других. То королевское дело. Мы сюда пришли по своей воле, на короля не ссылаемся и не оставим своего дела, пока не посадим на престол того с кем пришли.

 — Безумцы! — воскликнул Борковский. — Неужели надеетесь взять Москву? Вы все здесь погибнете!

 — То наши головы, нам о них и думать.

На том переговры с послом и кончились.

 От Звенигорода до Москвы один переход. Вышли на рассвете. В полдень стали на Воробьевых горах супротив Ново-Девичьего монастыря.

Первый день лета, 1-го июня, выдался солнечным, теплым. Ослепительно сияли купола московских храмов. Сады в цвету. Из-за потемневших крыш высились стены Кремля, будто шлем на голове богатыря. Виднелась опояска города земляным валом. На валу и на улицах ни души. Город то ли вымер, то ли насторожился. Лазутчики искали броды.

Рожинский, Адам Вишневецкий, пан Валавский и пан Хруслинский, полковники и ротмистры смотрели с высокого берега на Москву в удивлении, что так легко доступили к ней, чего не смог сделать самый воинственный из польских королей Стефан Баторий.

 — Панове, жду ваших суждений! — прервал молчание Рожинский.

 — Москва запутанный город, — молвил с сомнением в голосе Адам Вишневецкий. — Улицы, переулки, переулочки, закоулки. Наше войско запутается в этой хитро сплетенной сети.

 — В городе нам делать нечего! — ответил Рожинский. — Сразу надо брать крепость.

Адам Вишневецкий не оставил своих сомнений.

 — Кремль защитят пушки и стрельцы. Я видел его стены. Разрушить нам их нечем. Таких пушек не найдется и у короля.

Рожинский усмехнулся.

 — А почему нам не спросить нашего царика?

 — В ратном деле он плохой повар.

 — У каждого, князь, своя судьба. А вдруг у него судьба стать московским царем? Хотя бы на час. Кто мог из нас поверить, что мы с нашими малыми силами разгоним царские войска?

Позвали Богданку. Рожинский попросил панов соблюдать ритуал положенный в общении с царской особой. Без тени насмешки спросил:

— Государь, твоя столица у твоих ног! Повелишь ли вступить в нее?

Богданка принял слова Рожинского за насмешку. Сделал вид, что раздумывает. Рожинский угадал его состояние, но необъяснимо тянуло покуражиться, оттягивал куражом необходимость решать судьбу похода.

— Государь, — продолжал Рожинский, — мы люди рыцарского сословия. Нам предназначено рассуждать о ратных делах. Решать тебе, государь! Твоя душа говорит с Богом.

 Богданка, все еще опасаясь насмешки, пристально взглянул в глаза Рожинскому. Насмешничает пан, но сам же в колебаниях и сомнениях. Не лучше ли скорый конец всем унижениям, а быть может, исполнения Господней воли?

— Город перед нами, гетман, как до него дошли, так в него и войти. Не пришли же мы с горки на него посмотреть?

Адам Вишневецкий  собирался что-то сказать, Рожинский остановил его жестом руки.

— Государь, теперь мы рассудим ратное дело. Отойду я и поразмыслю.

Отошел к обрыву. Нестерпимо манила Москва. Сколь великой славой на многие годы покрылось бы его имя, если бы взять ее с налета. Сигизмунду пришлось бы покинуть Вавельский замок и уступить его завоевателю Московии. Такого и не снилось Стефану Баторию. Вот она! У его ног. Один взмах руки и уланы первыми перейдут реку в брод на московский берег никем не оберегаемый. Называли его в Речи Посполитой воителем, поддерживал он среди своих славу полководца, но сам  о себе знал, что весь его ратный опыт исчерпывался наездами на соседей, погромами в корчмах, поединками на сеймиках и на сеймах. Буйное его войско похвалялось победой под Болховым. Поддерживал и он эту похвальбу, понимая, что под Болховым состоялась не победа, а необъяснимое бегство московского войска. Имя Дмитрия притупило мечи москвитян. Волк дважды в одну овчарню не ходит, но брать Москву в осаду с его ли воинством? Рожинский себе в ободрение произнес про себя: «Ну Богданка, неугасима ли твоя свеча?»