ответствовал он.

— А теперь и я среди них.

На это он промолчал. Возможно, обида в ее голосе и имела под собой основания, однако она резанула ему по ушам.

Наконец они вышли на Шамблз, чья характерная вонь не позволила бы обмануться и в кромешной тьме. Да как можно перепутать запах смерти? Даже при переменчивом ветре улочка не знала передышки. Чаны для вытапливания сала обкуривали небеса плотными зловонными облаками.

Впереди показалась мастерская жестянщика, Криспин поманил за собой Филиппу и достал ключ. Едва они поднялись на верхнюю площадку, как дверь распахнулась.

— Хозяин! Наконец-то! Я так волновал… ся…

Джек Такер застыл на месте, вытаращившись на Филиппу. Да и было на что посмотреть: на лице следы слез, одна коса распустилась, и волосы уныло лежат на плече…

Криспин пригнулся к парнишке.

— Джек, ты не мог бы найти себе другое пристанище на эту ночь? Мистрис Уол… Филиппа — моя гостья.

Джек залился краской и выпрямился.

— Ну да. Как скажете.

Он быстро облизал губы и почесал в затылке. Веснушки, что жили своей беззаботной жизнью в солнечных лучах, сейчас спрятались в тени кровли. Мальчишка показал через плечо большим пальцем:

— Так я пошел, да?

Джек переступил через порог, и Криспин захлопнул за ним дверь, хотя в последний момент просунул голову в щель и пообещал:

— Джек, я в долгу не останусь.

Тот подмигнул, нашел себе место в углу площадки и свернулся клубком, укрывшись собственной накидкой.

Когда Криспин обернулся к Филиппе, та уже стояла возле очага, рассеянно грея руки. Очень мало осталось от ее прежнего вздорного нрава, но тут удивляться было нечему.

Теперь он сообразил, что заботится о ней, как если бы она была благородной леди. А ведь челядь, к примеру, привыкла спать по несколько человек в одной постели, да еще мужчины и женщины вперемешку. Уж конечно, так приходилось устраиваться и Филиппе. Стало быть, нет никакой необходимости отсылать Джека за дверь, хотя пока что звать его обратно ни к чему.

Он сел на топчан, стянул башмаки и помассировал ступни.

— Джек обычно спит в том углу, где солома. Думаю, вам будет в самый раз.

Филиппа кивнула и, подобрав подол платья, села перед очагом и принялась расплетать волосы.

Криспин старался не смотреть и, стоя в одних чулках на полу, принялся рыться в сундуках и мешочках на полке. Обнаружив зачерствевший кусок пирожка возле горшочка с маринованным луком, он обнюхал слегка заплесневелую корку, после чего разломил пополам. Одну часть он положил на стол и пальцами толкнул к Филиппе, сам же вернулся к топчану, лег на спину и стал грызть засохший мясной пирожок.

Прошло несколько минут неловкого молчания, прежде чем он, не переставая жевать, решился глянуть в ее сторону. Пламя очага окрасило медью ее рыжеватые волосы, а только что расплетенные косы окутали голову золотистыми завитками, которые она пыталась разгладить пальцами. Впрочем, безуспешно, хотя от этих привычных движений черты ее лица, казалось, немного смягчились. Белая кожа, пленительная в своей беззащитности, матово светилась в отблесках огня.

В глотке Криспина застрял черствый кусок. Он сел, надеясь, что теперь поможет глоток вина.

— Ваша чаша на столе, — сказал он, потянулся за кувшином и мысленно вознес благодарность, когда обнаружил, что тот еще полон.

Криспин налил вина себе, затем ей. Придвинул табуретку к столу. Филиппа тем временем взяла свою долю пирожка, но ко рту не поднесла.

— Вам лучше перекусить, пока есть чем. Те деньги, что ушли в залог, предназначались для еды. Так что больше ничего не будет.

— Мне очень жаль…

Криспин вздохнул:

— Не беспокойтесь.

— Вы, должно быть, меня ненавидите.

— Нет. Я сержусь, но до ненависти тут далеко.

— Конечно же, вы понимаете, почему я не могла вам рассказать. Вы честный человек. Вам пришлось бы сообщить шерифу, что мой муж вовсе не Николас УоЛкот. И вот почему, когда Махмуд пригрозил рассказать…

Она сжала губы, нахмурилась и робко поднесла пирожок к дрожащему рту.

Криспин замер, чувствуя себя полным дураком. Хуже того.

— Я болван, — сообщил он потолочным балкам.

— Мне пришлось лечь с этим негодяем, чтобы защитить не только себя, но и Николаса. И это для меня ничего не значило, — сказала она, зажмурившись. — Меня там даже не было. Я была где-то еще, только не рядом с Махмудом. — Она открыла глаза и пристально посмотрела на Криспина. — Кем бы он ни был, Николас всегда ласково ко мне относился, и этого я не забуду. Я так поступила ради него. Потому что была перед ним в долгу. Но он бы меня не понял, правда?

Криспин покачал головой:

— Здесь мне сказать нечего. Вообще дело это очень печальное.

— Вы как полагаете, Николаса убили те итальянцы? Он все время боялся, что они придут за ним.

Покончив с пирожком, Криспин обтер руки о котарди. В памяти всплыла записка, которую Махмуд недавно отправил в особняк Уолкотов.

— Ну, по крайней мере точно известно одно: Махмуд больше не будет вас принуждать.

Она вздохнула — первый звук облегчения за все время — и подняла к нему лицо.

Махмуд. Гнусная личность с гнусными повадками. Сарацин. Криспин сумрачно взглянул на нее, понимая, что требуется кое-что уточнить, однако никакого желания задавать этот вопрос не было. И все же…

— Как вообще вы могли пойти на такое? — выпалил он. — Отдаться незнакомцу? Сарацину! А как же ваше достоинство, ведь…

— Достоинство? Вы всерьез полагаете, что я была невинной девушкой, когда встретила Николаса… или как там звали того злосчастного бедолагу? — Филиппа пальцами оторвала корочку и сунула в рот. — Жизнь судомойки нелегка, — добавила она, не переставая жевать. — Чего только не сделаешь ради лишнего куска хлеба.

— Вы же говорили, что были горничной.

— Да, служила на хозяйской половине, но начинала ведь не с этого. Моя мать была простой прислугой на кухне, а я ей помогала. С тех пор как себя помню. Однажды она помешивала что-то в кипящем чане, цепь над очагом оборвалась… Помню пар, ее крики… Мать обварило до смерти. — Она помолчала, задумчиво разжевывая кусок. — А когда я ее похоронила, то дала себе обет во что бы то ни стало выбраться из поварской. Так оно и вышло. Хотя я никогда и не мечтала вознестись так высоко. — Она тяжело вздохнула. — А может, мне все только приснилось. Наверное, из судомойки можно сделать даму, но она так и останется… судомойкой.

Криспин попытался припомнить челядь в Шине, но даже не мог сказать, доводилось ли ему видеть кухонную прислугу в собственном доме, — и почувствовал угрызения совести.

Он оперся локтем о стол и внимательно посмотрел на Филиппу.

— Вы поднялись с самого дна. Даже читать научились. С ума сойти! Это очень необычно.

— Да, я необычная служанка, — ответила она, слегка улыбнувшись, и затем молча доела пирожок. Придвинула стул, взяла чашу и села напротив. — Да и вы очень необычный человек. Вот, например, зачем вы это сделали? Зачем приняли меня в дом?

— Вы мне кое-кого напоминаете.

— Вот как? Кого же?

Он улыбнулся:

— Меня самого.

Ее лицо просветлело, она потянулась, чтобы коснуться его руки, но Криспин вскочил и отступил на шаг. Филиппа тоже поднялась и приблизилась к нему.

— А вообще причина не важна.

— Филиппа…

— Важно лишь то, что вы это сделали. Вы благородны и честны.

Филиппа подошла вплотную и бесстрашно посмотрела на Криспина. Он прочел в ее лице полное доверие, и под ложечкой что-то заныло. Ее волосы, чьи растрепанные завитки напоминали руно, отливали золотом трещавшего в очаге пламени. Губы влажны от вина, но своим розовым цветом они были обязаны не только напитку.

Он долго смотрел на нее, а затем, не успев решить, благоразумно ли это, ступил еще ближе и, наклонив голову, впился в эти мягкие губы, пока не осталось ничего, кроме вкуса женщины. Руки нашли ее спину, он оторвал Филиппу от пола, прижал к себе, наслаждаясь каждым изгибом ее тела. Поцелуи стали крепче, настойчивее, чуть ли не до жестокости. Но и она отвечала тем же, покусывая его и покрывая страстными поцелуями. Его руки скользнули по стройной талии, ее мягкий стан стремился прильнуть к его бедрам подобно обтягивающей одежде — и он задохнулся в ней, в ее медно- рыжих локонах, каскадом омывавших его щеки, утопил ладонь в распущенных косах, что щекотали ему запястье. Не в силах оторваться от ее губ, он устроил себе пиршество, вдыхая пот и сладость — запах женщины. Криспин отпустил ее голову и обеими руками погладил ей плечи и шею, нащупывая тесемки.

— Что ты делаешь? — дремотно спросила она.

— Я тебя раздеваю, — прохрипел он. — Возражения?

Она издала грудной смешок:

— Нет.

Ответ едва успел сорваться с ее губ, как платье скользнуло на пол.