Ласточки взлетают, медленно чиркая по волнам, поднимаются по спирали в тепло атмосферы. Они не говорят с людьми, ибо люди всегда остаются привязанными к земле. Ласточки тоже не свободны. Они зависят от необходимости повторять свои геометрические орбиты. Они легко изменяют угол атаки своих крыльев, чтобы описывать спирали, все более и более удаленные от поверхности земли. В общем, никакого урока ласточки нам преподать не могут.
Иногда мы возвращались вместе на машине. Над бескрайней равниной закатное солнце было огромным и красным. Вдруг стремительный полет ласточек начинал разлиновывать его поверхность. Ты вздрагивала тогда. Твои руки сжимались на обтянутом кожей руле. Сколько вещей в то время могло встать между нами.
Переигровка Мишелю Бюльто
Мы подошли, не успев и охнуть, К такому моменту в жизни, когда чувствуешь острую необходимость потребовать переигровки Или попросту сдохнуть. Когда мы оказывались лицом к лицу с самими собой на заднем сиденье в глубине гаража, там больше не было ни души. Мы искали себя, от нетерпенья почти дрожа. Пол, слегка маслянистый, по которому мы скользили, сжимая бутылку пива в руках, как в объятье, Твое атласное платье, Мой ангел, и твоя лента… Странные нам пришлось переживать моменты, Когда друзья исчезали один за другим, когда самые милые становились самыми страшными, застревая в щели между бесконечными белыми стенами лекарственной зависимости, Они становились марионетками, Пафосными или чересчур ироничными, едкими. Страсть и восторг - мы узнали их лучше, чем кто бы то ни было, Гораздо лучше, чем кто бы то ни было. Ибо мы докапывались до самых глубин своих органов, пытаясь трансформировать их изнутри, Чтобы, раздвинув легкие, найти путь или дверцу К самому сердцу. Но мы проиграли, заблудившись меж ними. Наши тела были такими нагими. Череда смертей и прощаний, и самые чистые из нас поднялись на свою голгофу. Я вспоминаю то утро, тот самый час, когда твой кузен выкрасил волосы в зеленый цвет, прежде чем прыгнуть в реку, К полету уже готовый. Его жизнь была такой новой. Мы не любим теперь тех, кто приходит критиковать наши мечты, наше парение, Позволяем медленно окружать себя атмосферой зыбкого примирения. Мы сторонимся теперь всех этих шуток о космическом разуме, Твердо зная, что где-то в нас есть пространство свободы, Куда наши жалобы Доносятся уже приглушенные, Пространство объятий, Тело преображенное. * * *
Когда холодно, Вернее, когда замерзаешь, Когда полюс холода одним мягким движением Перемещается в глубь грудной клетки И, как большое глупое животное, Тяжело прыгает там между обоими легкими; Когда руки и ноги слабо дрожат, Все более и более слабо, Перед тем как замереть на диване, По-видимому, навсегда; Когда, искрясь и мерцая, годы возвращаются назад, В атмосфере дыма и чада Думать о благоуханной реке не надо, О реке раннего детства, полной наивности, Которую я по старой традиции Называю рекой невинности. Теперь, когда мы живем на территории света, Теперь, когда мы живем в непосредственной близости света, В неисчерпаемости зенита, Теперь, когда свет, вокруг наших тел разлитый, стал осязаемым,
