меня все отлично… ну, как бы на прощание. Но это очень тяжело. Хотя с работой действительно порядок, мне нравятся новые сослуживцы — почти все. Бобу Фою, правда, лучше под горячую руку не попадаться.

Единственный, с кем я не могу найти общий язык,— это Дэнни Скиннер. Забавно и непонятно: поначалу он был дружелюбен, улыбался, со всеми меня познакомил. Потом начались какие-то саркастические шуточки… Наверное, из-за того, что я подружился с Шеннон, а она ему, похоже, нравится. Я слышал, правда, что у него есть подружка, но бывают такие ухари — им наплевать, к каждой девчонке липнут. Парни типа Дэвида Бэкхема, о них все газеты пишут. Девушки дают интервью, рассказывают, что спали с ним, когда его жена была беременна… Вообще-то я люблю Бэкхема. Надеюсь, все это неправда, просто девушки хотят денег заработать.

А может, я тоже нравлюсь Шеннон? Вряд ли, конечно: она на полтора года старше. Впрочем, это еще ничего не значит. Она со мной приветлива, так что всякое возможно.

Я смотрю на Кэролайн: лицо окаменело, глаза как сжатые пружинки. Понятно, нам всем тяжело, но она должна стараться, улыбаться — ради отца или хотя бы ради мамы… Боюсь, что она связалась с дурной компанией. Начала за здравие, поступила в Эдинбургский университет, однако недавно я видел ее на улице в компании Анжелы Хендерсон, продавщицы из булочной. Эта Анжела — как раз из тех девчонок, что подают в суд на парней типа Дэвида Бэкхема из-за денег. Я не допущу, чтобы она утащила за собой Кэролайн!

Дыхание у отца учащенное, поверхностное; он сумбурно рассказывает о железной дороге, смысла не уловить. Ничего странного после всех наркотиков, которыми его накачали, тем не менее мать переживает. Отец бубнит, в глазах досада, желание поймать ускользающую мысль.

Подозвав меня ближе, он стискивает мою руку с неожиданной для больного человека силой.

— Не повторяй моих ошибок, сын…

Мать, услышав его слова, начинает плакать.

— Какие ошибки, Кит! Ты не делал никаких ошибок!— Она поворачивается к Кэролайн.— О чем он говорит?

Отец не отпускает мою руку.

— Будь честен, сын…— хрипит он.— Будь честен перед собой.

— Да, папа.

Я сажусь на кровать; отец разжимает хватку, проваливается в полудрему. Заходит медсестра, говорит, что ему надо отдохнуть. Но я боюсь его покидать. Мне кажется, что если я уйду, то уже не увижу его живым.

Сестра настаивает: не волнуйтесь, он просто устал, должен поспать. Ну, им виднее.

На обратном пути мы храним мертвое молчание.

Войдя в дом, я первым делом поднимаюсь наверх и дергаю палку, прикрепленную к чердачному люку. Опускается алюминиевая лесенка. С возрастом я понял, что отца раздражают мои частые визиты на чердак. Всякий раз, заслышав скрип алюминиевых ступенек, он огорчался, хотя виду не показывал, только головой качал. Я от этого словно в размере уменьшался — как в школьном дворе, когда Макгриллен и его банда ко мне приставали. Но здесь, на чердаке, я их не боялся… Они меня ненавидели, потому что я был другим: не знал, что ответить, не увлекался футболом и рок-музыкой, отвергал наркотики, боялся девчонок… которые были хуже мальчишек! Особенно Сьюзан Холкроу, Диони Макиннес и Анжела Хендерсон — все одного пошиба! Я этих прошмандовок за версту чую. Чуть не умер, когда увидел Кэролайн в компании с проклятой Анжелой Хендерсон! Я знаю, девчонки не виноваты, все дело в семьях, которые их воспитали. Моя сестра не такая!

Но ничего, здесь, рядом с городом, который построили мы с отцом, я в безопасности. Защищен от всего, даже от родительского недовольства — с тех пор, как папе стало трудно взбираться наверх. Чердак — моя вселенная, мое убежище, и сейчас он нужен мне как никогда.

Дни выродились в узкие полоски света, безжалостно зажатые между морями темноты. Снег почти не шел, но на земле лежала изморозь, и ночь налетала так стремительно, что воздух не успевал прогреться.

Сегодня в офисе отмечали Рождество, и Брайан пребывал в приподнятом настроении. Отец провел ночь относительно спокойно и держался бодрее, чем во время предыдущих визитов. Его сознание прояснилось. Со светлой улыбкой он извинился за прошлый раз и заявил, что у него лучшая семья в мире.

Брайан вновь обрел надежду. Может, отец еще поправится, станет сильным, как раньше? Конечно, не стоит унывать! Надо и самому быть сильным, особенно в обществе таких, как Дэнни Скиннер, глаза которого последнее время светились плохо завуалированной враждебностью, словно он рассмотрел в Кибби нечто порочащее.

Мы же с ним едва знакомы. Он совсем не знает, что я за человек! Надо показать ему, что я такой же классный парень, как остальные, ничем не хуже его. И в музыке разбираюсь, и вообще.

На гребне энтузиазма Кибби фланировал по офису, вихляя худыми бедрами. Проходя мимо стола Шеннон Макдауэл, он ловко обогнул угол и небрежно кивнул. И заработал снисходительную улыбку.

Пум-пу-рум!— его губы шевелились, вышлепывая бравурную мелодию, имитируя барабаны и литавры. Скиннер наблюдал за ним, сидя у окна. Еще и напевает, ничтожество, думал он, корчась от яростного презрения.

Кибби почувствовал жгучий взгляд, повернулся и выдавил вялую улыбочку, разбившуюся о холодный сдержанный кивок.

Что я ему сделал?

Скиннер сидел и думал то же самое. В чем дело, откуда такая ненависть к новенькому?

Почему Кибби меня раздражает? Наверное, потому, что он маменькин сынок, готовый любому жопу лизать, только бы пролезть наверх.

Жопа… какое классное слово! Гораздо выразительнее, чем задница. Что такое задница? Просто часть тела, на которой мы сидим. Но жопа — в этом слове есть нечто сексуальное, американское… Когда- нибудь я съезжу в Америку.

У Кей такая потрясная жопа! Упругая — и в то же время мягкая. Если ты никогда не раздвигал пальцами столь упоительных ягодиц — значит и не жил по-настоящему.

Похмельная эрекция ударила, как копье, болезненно вспучив брюки. Скиннер сморщился, согнулся — но тут в офис вошел Фой, начались разговоры о Рождестве, и стояк, слава богу, отпустил так же быстро, как и налетел.

Они приехали в ресторан «Сиро» на нескольких такси. Едва усевшись за стол, Фой тут же узурпировал миссию по выбору вина. Не считая парочки недовольных покашливаний, никто не возражал: подчиненные знали своего шефа и потакали его прихотям. В офисе шутили, что выбор начальника безупречен: карту вин он знает как свои пять пальцев, об этом позаботились благодарные владельцы ресторанов, которым он сделал поблажку при инспекции.

Развалившись на стуле, Фой разглядывал карту вин. Его губы капризно кривились, как у киношного римского императора, который никак не может решить, нравится ему бой гладиаторов или нет.

— Я полагаю, закажем пару бутылок «Каберне Совиньон»,— изрек он наконец.— Красное калифорнийское — вещь надежная.

Айткен кивнул через силу, как деревянный; Макги — по-щенячьи преданно. Остальные остались неподвижны. Повисла неловкая тишина, которую разорвал резкий голос Дэнни Скиннера:

— Я возражаю!

Стол облетел беззвучный вздох. Лицо Фоя медленно побагровело от ярости и смущения; он чуть не задохнулся, глядя в лицо дерзкому молокососу.

В моем отделе без году неделя! Первый раз его позвали на общий обед, засранца этакого,— и что он