португальского побережья с заходом в Северную Африку. «Ты не представляешь, — писала она, — как меня греет эта идея. Я тут помираю с голоду, на ужин у меня лишь кусочек салями, и все. И потом, одиночество…»
В случае возражений я должен был послать телеграмму. Но когда я получил это письмо в Вене, куда возвратился с Балкан, яхта была где-то в районе Балеарских островов, откуда мне пришла открытка с цветами и следующим текстом, прочитав который я не мог удержаться от смеха: «Здесь прелестно, и природа и все, и из-за этого я думаю о тебе». Дорогая Мили, сердце твое — чистое золото.
С чего бы я стал возражать, чтобы она тешилась шампанским и заливным цыпленком за хозяйский счет? Аркадин же и не подозревает, что я получаю информацию о нем из первых рук и только для виду тяну переписку с его секретарями.
Не знаю почему, послав ему столько реляций о безуспешных розысках, я скрыл от него открытие, сделанное в Цюрихе. Мне хотелось максимально использовать достигнутое преимущество, не выдавая до поры своих удач, чтобы произвести неожиданный эффект, но у меня все же не хватило терпения, и я похвастал перед Мили.
Оправданием тому было мое желание проявить свои деловые качества, чтобы отправить ее к Тадеушу. Без этого я не получил бы адрес Требича, и едва завязавшаяся ниточка сразу бы оборвалась. Потягивая Кюрасао в том амстердамском бистро, я обманывал себя, пытаясь представить дело так, будто я действую по собственной воле. Наступала ночь, дверь все чаще отворялась, впуская моряков, приносивших с собой густой запах тумана. На улице шарманка тянула любовную песенку.
Я выпил уже три стакана. Кюрасао был знатный, хозяин держал его для истинных ценителей. Матросы бросали косые взгляды на стоявшую передо мной китайскую бутылку и молча пили местный джин. Попугай, вылетев из-за стойки, облетал столики и склевывал семечки подсолнуха, которые они доставали из карманов. Я впал в легкую эйфорию, окрашенную грустью. Такое же состояние я пережил в Брюсселе, где ждал результатов визита Мили в Танжер. В этом странноприимном городе у меня старинная приятельница, которая держит заведение рядом с Пляс-де-Брукер. На первом этаже — бар, на остальных трех — номера. Габи предсказывала судьбу и снабжала нужными адресами. Она ужасно растолстела, потому что никогда не покидала своего места за конторкой, украшенной множеством флажков. Каждый напоминал ей о каком- нибудь приключении — в прошлом она была манекенщицей, маникюршей, массажисткой, вообще владела многими профессиями, благодаря чему ей удалось завязать обширные знакомства. Тут был даже флаг Коста-Рики, который она собственноручно нарисовала на кусочке картона. Некоторые флажки, например французский, английский, бельгийский, вызывали у нее множество воспоминаний А в мою честь она добавила звезду к американскому флагу. Она всегда встречала меня с неизменным радушием, вовлекая в свой непростой алчный мир с его запахом еды и бриолина, монотонным бормотаньем, похожим на шум подземной реки. Я же ограничивался мягким и абсолютно платоническим поглаживанием ее белой руки, унизанной тяжелыми кольцами.
Она раскинула на меня карты, предсказав, что темная дама желает мне добра, и я было подумал о Райне. но потом решил, что это. должно быть. Мили; она увидела человека неопределенного возраста и — о, черт! — какую-то серьезную неприятность — пиковый туз выпадал три раза. Габи, правда, успокоила меня, потому что бубны выпали на ту же сторону, а значит, данное событие следовало трактовать как не слишком значительное. А вечером ты получишь письмо».
Вечерняя почта и впрямь доставила мне очередную пространную эпистолу от Мили, отправленную из Манилы. Она подтвердила, что яхта пришвартуется в Танжере, и это была хорошая новость. Но все остальное мне понравилось гораздо меньше. Мили писала, что, когда они отплыли с Балеар, разразился сильный шторм. Ей пришлось слегка выпить, чтобы унять морскую болезнь. «А ты ведь меня знаешь, золотко, я всегда валюсь с одной рюмки. Бокал шампанского — и я была готова». Это, конечно, было преувеличением, но Мили вправду слаба на выпивку. Едва она «хватит», так будьте уверены, начнет нести всякую дребедень. Я продолжал читать с растущим беспокойством, и предчувствие не обмануло меня.
Как раз в этот вечер Аркадин, ненадолго выбравшийся из своей норы, заметил наконец Мили. Он даже начал за ней ухаживать, а так как вечер выдался довольно скучный — гости поодиночке боролись с качкой, — он пригласил ее распить последнюю бутылочку бренди в его каюте. «Ты понимаешь, что такую возможность нельзя было упустить. Я, конечно, подумала о тебе и решила, что ты будешь мной доволен и счастлив».
«Счастлив» — это, пожалуй, сильно сказано. Потому что сообщение о маленькой идиотке, совершенно спятившей от шампанского, шторма и свидания с Аркадиным, отнюдь меня не радовало. «Не знаю, как это случилось, золотко, но почему-то мы начали говорить о тебе». Обо мне, который возомнил себя умником, дурача своего босса и держа свою любовницу у него под боком. Могу представить, как он хохотал надо мной.
Попугай подлетел к моему столику и стал расхаживать по нему, медленно переступая негнущимися лапками. Если бы не перья, он очень походил бы на Профессора. Может быть, из-за круглого черного глаза под белым сморщенным веком. Я попытался его прогнать, но в ответ он разразился почти человеческим хохотом. Матросы за соседним столом тоже рассмеялись, и я почувствовал себя одиноким и жалким, что вывело меня из ступора, в котором я пребывал.
Письмо Мили вернуло меня на почву реальности. «Это странная личность, Аркадин. Как бы тебе его описать… Он неподвижен, молчалив, но в его присутствии чувствуешь себя пленницей. На яхте так здорово качало, что меня один раз даже швырнуло на пол — это не из-за шампанского, потом вдруг лампа упала и бутылка вместе с подносом. А Аркадин будто к месту прирос. Сидел себе, руки в карманах, и ничего. Когда он пригласил меня в каюту, мне сперва было не по себе, и вообще бородачи вроде него не мой тип, к тому же я люблю только тебя, а другие мужчины для меня просто не существуют, кем бы они ни были. А он всего лишь разок обнял меня, а потом мы начали говорить о тебе, и он вообще забыл о своих намерениях».
Мне нетрудно было представить его — массивного, неподвижного в штормящем океане, и Мили — полуобнаженную, с горящими щеками, танцующую перед ним, словно пьяная бабочка. «Я ему все выложила. Все. И пусть утрется!» Она все ему выложила, дурочка. Ей было мало бросить ему в лицо то, о чем судачила молва. Она приплела сюда и китайское оружие, и эфиопские дороги, и все такое. Чтобы он «утерся», что он, должно быть, и сделал с величайшим спокойствием. Это были невинные угрозы, обвинения в деяниях, срок которым давно вышел. Я вспомнил слова Профессора и понял, что они впрямую касались Аркадина. Он был слишком умен, чтобы остановиться на мелочах, свершение которых заставляет рядовых мошенников дрожать при одном упоминании о полиции. Он давно перешагнул этот порог. Дела, которыми он ворочал теперь, были честными, во всяком случае таковыми казались, и если о них не всегда была известна вся подноготная, то лишь из государственных интересов, а с точки зрения закона они были неуязвимы. Только Мили могла узреть в нем дешевого авантюриста, по локти запустившего руки в грязный бизнес. И, уж совсем войдя в роль обличительницы, она брякнула имя Бракко. Этого никак не следовало делать. Буквы налезали одна на другую, «…потому что утром мы не совсем в порядке, во всех смыслах. Он, конечно, забавный, как я тебе уже писала. И глазом не моргнул, когда я назвала Бракко. Только все сидел молча в каюте и не двигался с места. У меня появилась блестящая идея. Я спросила, почему это он носит бороду и не с 1927 ли года он ее отпустил».
Прочитав эти строчки, я почувствовал, как меня заливает холодный пот. Она провалила игру. Ей, бедняжке, так хотелось показать свою осведомленность. Она проболталась даже про цюрихского портного. «Он вроде слегка растерялся, как в тот раз, когда я ему сказала про поляка. А потом прикинулся, что ему смешно, и сказал, что я. видно, хватила лишнего. Но по глазам было видно, что он такого не ожидал».
Я читал и перечитывал письмо, терпеливо и со свойственной мне трусостью пытаясь найти хоть какие-нибудь обстоятельства, которые помешали бы Аркадину принять всерьез бред пьяной девчонки. Но утешиться было нечем. Я обещал Аркадину держать язык за зубами, и вот обнаружилось, что я доверился такому существу, как Мили.
Облокотясь обеими руками на стойку в туманном полумраке бара, я приготовился пожинать последствия того, что натворила Мили. Я был бессилен что-либо изменить. Только ждать, каждое утро и вечер справляясь насчет почты. Через два дня от Мили пришло новое письмо. В нем сквозило то же довольство собой, что и в предыдущем. «Я нашла для тебя чудную работенку, золотко». По прибытии в Танжер она сразу же направилась в известное кафе. Следил ли за ней Аркадин? Знал ли он Тадеуша? Знал ли Тадеуш его? Действительно ли Тадеуш был так осведомлен, как утверждал Профессор? «Ты знаешь, что
