бурого, золотистого и черного камня, сверкающие, будто позолоченный металл, под невыносимой тяжестью испепеляющих лучей солнца, приближавшегося к полудню. Огромные валуны самых невероятных форм создавали впечатление внезапно окаменевшего моря, волны которого вздымались все выше, по мере того как парофургон продвигался в глубь Пекла. Еще до того, как они доберутся до Останца Древних, каменные волны Пекла будут вздыматься на высоту, превышающую в несколько раз высоту самого парофургона. Изъеденные пустотами, каньонами и туннелями скалы станут опасными из-за обитающих в них хищников, прячущихся в мягком песке, лежащем под этим каменным покровом. Чего же удивляться, что жители городов Приграничья считают Пекло своего рода живым существом, стремящимся пожрать остатки обитаемой земли точно так же, как в свое время оно сожрало Древних.

То там, то здесь торчали колючие верхушки джамп-дерева, тихонько колеблемые знойным ветром. Конусообразные стволы вырастали примерно футов на шестьдесят из трещин и провалов, оттуда, где случайно под покровом скальной породы оказывались слои песка, достаточно мощные, чтобы дать развиться корневой системе деревьев. Острые колючие сучья сверкали под солнцем, но древесина ствола удерживала значительное количество влаги, которую всегда можно было добыть, если, конечно, знать, как это сделать.

Дорога Древних, по которой двигался парофургон, была ровной и прямой, будто ее выстругал плотник своим фуганком. Она врезалась в гладкий черный камень, на котором лежала грубозернистая порода, образующая теперь обочины дороги. Тяжелые чугунные колеса парофургонов уже проложили глубокие колеи в этой черной поверхности, которых не могли бы оставить ни парусные фургоны, ни те, что приводились в движение мускульной силой человека. Скоро и эта дорога, и другие дороги Древних окажутся погублены и непригодны ни для какого транспорта. «И что тогда будут делать эти долбаные идиоты?» — думал Хет. Дороги и Останцы Древних были последними бесспорными свидетельствами их трудов, выполненных уже после того, как моря высохли, а озера огня и расплавленной лавы испещрили лицо Пекла. А теперь уже нет Древних, которые могли бы восстановить торговые пути, разрушавшиеся невероятной глупостью Империи.

Чаризат провозгласил себя столицей Приграничья благодаря тому, что он был как бы ступицей, к которой сходились двадцать семь древних торговых путей, единственных безопасных дорог, пересекающих Пекло. Когда другие города начинали возражать против имперского диктата, Чаризат просто блокировал пути зерновым караванам от портов Последнего моря. Его влияние не распространялось на Нижнее Пекло, где еще теплилась жизнь в городах Илакры и в других мелких поселениях, а в Приграничье единственным городом, который держался особняком, был Кеннильяр. Свободный город Кеннильяр обладал собственным путем к Последнему морю и дрался за то, чтобы держать его открытым. Он цеплялся за это право из чистого упрямства, пока Чаризат не сдался.

Чаризат все еще виднелся в подернутой дымкой дали в виде гигантской пирамиды — огромной скалы, из которой был высечен целый город, поднимающийся восемью концентрическими ярусами к вершине, где находился дворец самого Электора. Город казался темным от черноты камня и грязи саманных построек на нижних ярусах, но по мере подъема ввысь краски светлели, и Первый ярус сверкал белизной под беспощадным солнцем — белизной известняка и мрамора. Отдельные выходы скальной породы внизу таили в себе шахты и заводы, кормившие кварталы горняков и металлургов, проживающих на Седьмом ярусе; там производилось все — от медных бус до парофургонов. Сейчас Чаризат казался городом мертвых, так как они отъехали уже далеко и не могли видеть ни суматохи у доков парофургонов, помещавшихся на этой стороне города, ни клубов Угольно-черного дыма, который постоянно дувший горячий ветер срывал с труб заводов и уносил прочь прежде, чем они успевали загрязнить небо над Чаризатом.

Толстый стражник с красным башлыком пришел за Хетом этим утром, когда крис уже сидел на бортике бассейна во дворе, наблюдая, как старик смотритель пересчитывает вчерашнюю выручку за воду. Стражник и утром выглядел, как докер: рубаха вся в грязных пятнах, потертые кожаные краги, неизменное духовое ружье за плечами.

— Жетоны, — сказал Хет, глядя на него снизу вверх.

Крошечный малыш Нетты выполз из дверей, лицо его было перемазано кашей. Добравшись до Хета, он попытался влезть к нему на колени.

Телохранитель улыбнулся ему, стараясь придать лицу фальшивое выражение дружелюбия.

— Он сказал, что заплатит потом.

В дверях дома появилась сама вдова, увидела незнакомого мужчину и инстинктивно потянулась за увесистой дубинкой, которую всегда держала под рукой.

— Все в порядке, Нетта, — сказал Хет.

Он снял протестующего младенца с колен и шлепком направил его к двери.

Нетта удалилась, подталкивая перед собой ребенка и воинственно оглядываясь назад. Нетта на самом деле вдовой не была, она носила это звание как своего рода свидетельство добродетели. Ее муж покинул город незадолго до того, как родился второй ребенок Нетты. В Чаризате существовало стойкое предубеждение против вдов, но оно было явно меньшим, нежели предубеждение против женщин, чьи законные мужья пускались в бега. Поэтому Нетта опасалась незнакомцев не меньше, чем Хет.

Телохранителю же Хет сказал:

— Нет, он должен был послать с тобой хоть половину денег.

«А как иначе, — подумал он, — мог бы он создать у меня фальшивое ощущение безопасности?» Кроме того, Хет так и не понял, кого телохранитель назвал «он» — Сеула или патриция. Трудно было понять, кто играет главную роль в этой истории.

Лицо телохранителя окаменело.

— Уж не хочешь ли ты назвать меня лжецом?

— Не хочу, — ответил Хет, потом помолчал и добавил: — Просто хочу получить жетоны, которые он передал с тобой для меня.

Старик смотритель чихнул. Вышел Сагай, остановился в дверях, прислонившись к косяку, поглядел на спорящих и сказал:

— Ну и ладно. Тебе нет необходимости терять время. В Аркадах у нас дел по горло.

Лицо телохранителя не дрогнуло, но Хету казалось, что он видит, как у того ворочаются извилины в голове, как будто это были часы в прозрачном футляре. Наконец тот сказал:

— А, так ты имел в виду торговые жетоны?

Он порылся в кармане, вынул пригоршню торговых жетонов и отсчитал их один за другим в протянутую ладонь Хета. Всего шесть жетонов по десять дней каждый; иначе говоря, каждый стоил десять дней труда ремесленника, то есть являлся эквивалентом половины имперского золотого, который пообещал Сеул.

На лице стража не отражалось никаких недобрых чувств к Хету, и тот подумал: «Это опасный парень». Половину полученных жетонов он отдал смотрителю фонтана, который тщательно их пересчитал и сделал пометку на своей счетной палочке. Остальные Хет передал Сагаю, сказав:

— Подбери мне что-нибудь симпатичное в Аркадах. Но Сагай был не из тех, кто упустит возможность прочесть мораль человеку, и тут же буркнул:

— Тут вполне хватит на оплату славных похорон.

И вот теперь солнце жгло Пекло, и Хет подвинулся, стараясь найти более удобное положение, но тут же передумал — попытка была явно пустым делом. Металл платформы парофургона раскалился под совместным воздействием солнца и котла, помещавшегося всего лишь в нескольких футах в подобии будки; жар проникал (и крайне неприятно) сквозь сложенный халат, который Хет использовал в качестве подушки, и через тонкую ряднину штанов. Даже сквозь подошвы сапог Хет ощущал этот жар. Работа поршней, приводившихся в действие паром, заставляла металлический фургон трястись, как перед концом света, а шипение и дребезжание котла терзали слух.

Парофургон был высок — он возвышался над поверхностью дороги футов на двадцать. Впереди находилась платформа для пассажиров и грузов, а меньшая, чуть приподнятая платформа была тем местом, где, как на насесте, торчал водитель. Будка же заключала в себе котел, угольный ящик и поршни, которые заставляли крутиться колеса, а также старика кочегара, который, собственно, и приводил в действие это странное сооружение. Хет, разумеется, предпочел бы парусный фургон, который хоть и кидало из стороны в сторону, да и надежность его была невелика, но зато шума он производил куда меньше.