– Извини меня, милый.

– Женщина не может позволить себе быть неряхой, даже если она прекрасна, – сказал Роберт после небольшой холодной паузы.

Этого было довольно.

– В особенности малоинтересная женщина, я думаю, – таков прямой вывод из твоего изысканно вежливого замечания.

– Боже милостивый! – простонал Роберт.

– Тетя Гетти была права, сказав мне однажды, что и прекрасные женщины никогда не удостаивались уважения с твоей стороны, – и Тони вся покраснела, охваченная гневом до глубины души.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Роберт с опасным спокойствием.

– Разве моя мысль неясна? Точный смысл слов тети был тот, что ты никогда не был верен и прекрасным женщинам, каких же добродетелей могла я ожидать от тебя?

– Так ты оценила мой характер и этой меркой ты меришь меня?

– Ты сам указал мне путь. Твое первое замечание едва ли можно было считать словами любящего человека.

– О, конечно, если считать нужным искажать мои слова…

– Я не искажаю! – в бешенстве вскрикнула Тони. – Ты был груб со мной без всяких к тому поводов. Что я сделала? Мне и спрашивать не надо. Я отлично знаю, что ничего. Просто тебе начинает уже надоедать.

Марта вошла в комнату и сообщила, что автомобиль ждет. Она осталась стоять у дверей.

Роберт посмотрел на Тони, Тони – на него, с поднятой головой, с пылающим лицом.

Он вышел из комнаты, и через минуту Тони услышала, как отъехал автомобиль.

Ссоры идут хорошо, пока они продолжаются и каждая из сторон находится в упоении битвой. Но потом, когда каждый остается наедине с собой, пыл и натиск остывают, и чувства печали и грусти занимают их место.

Что за день! Долгий, как неделя. Тони не могла ни рисовать, ни играть, ни читать. Тысячу раз выходила она на галерею и в полевой бинокль Роберта смотрела на дорогу, ожидая его возвращения. Он вернулся очень поздно.

И он весь день был расстроен и жалок. Был момент, что он хотел телеграфировать Тони, но самолюбие удержало его.

Он не подошел к ней с поцелуем. Это должна была сделать она, прося прощения.

Своими большими глазами она посмотрела на его равнодушное лицо, и ее собственное потеряло всякое выражение.

Обед прошел в атмосфере той тягостной вежливости, которая бывает возможна только между двумя любящими людьми, когда они злы друг на друга.

После обеда Роберт сказал, что ему нужно писать письма, и удалился к себе в комнату. Тони осталась на веранде.

Конечно, он придет. Он должен прийти. Но он не шел. Он был слишком избалован в течение всей своей жизни, и последние три месяца не могли устранить этого. Тони была не права, и замечания ее были дурного тона. Это верно, но ведь и его собственные были не безупречны.

Роберт затаив дыхание прислушивался к ее шагам, когда она поднялась по лестнице. Зайдет ли она? Конечно, зайдет.

Но она не пришла. Она прошла к себе в комнату, и он с раздраженным изумлением услышал, как повернулся ключ в ее замке.

Бедная Тони! Ночь была для нее сплошным мучением, и казалось, не кончится никогда, но рассвет все- таки наступил.

К завтраку она надела муслиновое платье и причесалась так, как это нравилось Роберту. Выйдя из комнаты, она столкнулась с ним лицом к лицу. Он выглядел, как всегда.

– Надеюсь, ты спала хорошо? – спросил он вежливо.

Тони пробормотала что-то и сбежала вниз.

Подлинный страх и ужас охватили ее. Только человек, которому безразлично, которому начинает надоедать, мог выглядеть так обычно, говорить так обычно, как если бы ничего не произошло, как если бы прошедшей ночи и вовсе не было.

Роберт решил дать Тони урок.

Она затронула его гораздо больше, чем сама себе представляла, тем, что заперлась.

Он спокойно завтракал и мягко сказал ей, что, возможно, вернется поздно и чтобы она его не ждала. Самолюбие помогало ей, с своей стороны, говорить и смеяться.

Он вышел, почти уверенный в том, что ее это мало трогает.

Как только Роберт уехал, Тони поднялась наверх в его комнату. Она зарылась лицом в его пальто и плакала безутешно. Даже старая Марта пришла и упрашивала ее пойти пообедать.

– Обед прекрасный, сударыня.

– Прекрасный, – ответила бедная Тони, рыдая.