жестокая ирония во всем этом! Что за гнусная жестокость! – Он безнадежно посмотрел на Тони. – Я верю, – медленно сказал он, – что ты создана для меня, а я для тебя. Я этим не хочу сказать, что верю во всю эту чепуху о том, что двое людей предназначаются друг для друга от начала времен, – только сентиментальные люди могут этому верить, – я хочу сказать, я честно убежден в этом, что при нашей любви, которая так много требует от нас обоих, мы, если бы жили вместе, слились бы в одно нераздельное целое. Большинство людей не понимает даже, что значит надеяться на такое счастье. Я это знаю, – он остановился, – тем более что я знаю, что это никогда не осуществится, – безнадежно закончил он. – Я связан и никогда не освобожусь. Мне кажется, будто я сижу в клетке, через которую я могу видеть свет, видеть то, чего страстно хочу, и в то же время я знаю, что это для меня недостижимо. Это страшно несправедливо и по отношению к тебе. Я не имею права таким образом связывать, удерживать тебя, раз я никогда не смогу сдержать свое слово. Ты должна выйти замуж за юношу, как Десанж или Френки Фелькер, они оба прекрасно воспитанные мальчики.

– Не говори, – резко воскликнула Тони, – как ты можешь? – Она подошла к нему и стала рядом. – Неужели ты не знаешь, что я предпочитаю быть твоей вот таким образом, чем выйти замуж за кого-либо другого?

– Таким образом! – повторил он.

Он встал и подошел к окну. Буря поднималась издалека, из-за моря. Большие серые облака грозно собирались на горизонте, море было покрыто сердитой пеной.

Тони почувствовала, что Роберт как-то оттолкнул ее от себя. Казалось, что он держится отчужденно.

Она нервно посмотрела на него. Он упорно смотрел вдаль на море. Глаза его, казалось, отражали мрачное освещение неровных облаков, рот был стянут в тонкую линию.

Неописуемая тень, которая заволакивает иногда мысли влюбленного, заволокла и ее. Она не могла – она это знала – спросить его, почему он так отчужденно себя держит, но каждым фибром своего тела она ненавидела то, что заставляет его так поступать. Ранняя любовь не всегда означает такое же раннее знание жизни. Любовь Тони переросла всякие другие ее качества. Для нее было вполне достаточно этой жизни с ее редкими чудесными встречами. Для Роберта же это являлось постоянной пыткой, мукой счастья. Любовь поступила с ним так, как поступает со всяким мужчиной, который слишком поздно познал и счастье и борьбу, связанные с нею.

У них были и другие встречи. Наконец они стали так беспечны, что перестали вспоминать или обращать внимание на окружающих.

В один прекрасный день, полный бирюзы и бледного золота, когда солнце стояло, как серебряный мяч на далеком небе, Роберт сказал Тони, что он уезжает.

Отчаяние, отразившееся на ее бледном худеньком личике, вызывало глубокую жалость.

– Когда? – вопрос ее последовал, как удар рапиры.

– Немедленно, я еду сегодня ночью. Я должен ехать, моя дорогая, мое сердце. Не смотри на меня так. Я пытался сказать тебе заранее и – не мог. Я знал, как ты к этому отнесешься. Я покидаю тебя только потому, что должен. Друг мой, человек, которого я знал много лет, умер недавно во Флоренции и назначил меня душеприказчиком. Дел – без конца. Доверенные мне писали много раз. Я все откладывал из-за того, что не мог оставить тебя, но на прошлой неделе я получил от них письмо, в котором мне сообщают, что старший сын замешан в каком-то процессе и что мое присутствие на суде безусловно необходимо.

– Два месяца, – прошептала Тони.

Место было пустынное, они были совершенно одни.

Роберт привлек ее в свои объятия.

– О, – сказала она жалобно, – ты не знаешь, что для меня значит жить без тебя. Я не требую, чтобы ты был со мной всегда, так, как в данный момент, но для меня уже радость быть с тобой в одной комнате. Как я могу жить без тебя? О Роберт, Роберт!

Она заплакала.

Беспомощно, тщетно пытался он остановить ее слезы. Они потрясали ее и изливались сильными, тяжелыми рыданиями. Она не плакала красиво, как плачут многие женщины, – горе безобразило ее. Но Роберт, чей требовательный вкус бывал оскорблен до степени отвращения слезами других женщин, красивых женщин, плакавших самым привлекательным образом, в этот момент любил Тони нежнее, чем когда-либо раньше. Он с отчаянием целовал ее бледные трясущиеся губы и влажные глаза.

– Не надо, не надо, Тони, – шептал он снова и снова.

Скоро стало темно. Они продолжали сидеть: Тони в его объятиях, прижавшись щекой к его щеке. Наконец она устало поднялась.

– Нам нужно идти.

В молчании они направились к выходу.

– Я буду писать каждый день, родная. Я буду посылать письма по адресу книжного магазина. – Он остановился и сказал с жаром: – Как я ненавижу эти утайки, как мне тяжело любить тебя скрытно.

– Меня не интересует, каким манером ты меня любишь, лишь бы любил.

Она попрощалась с ним у ворот парка.

– Ты сегодня ночью едешь?

– Поездом в десять, согласованным с пароходом. – Он сжал ее руки крепко, до мучительной боли, но она хотела, чтобы он держал их дольше, лишь бы задержать его еще немножко.

– Клянись, что не забудешь меня!

– Клянусь, – ответил он хриплым голосом. – Скажи, что ты веришь мне…

– Я верю, – а не то, я думаю, мое сердце разбилось бы.

Он внезапно нагнулся, пока она говорила, и поцеловал ее.