же аэродром Гумрак, куда начали отход части 6-й армии с позиций западнее Сталинграда. Но аэродром уже не отзывался. Манштейн молча показал Мильху радиограммы Паулюса. «Аэродром в Гумраке используется с 15 января, взлетные полосы приспособлены для ночных посадок.… Требуем максимально быстрых действий. Самая большая степень опасности». Но специалисты Мильха категорически не соглашались с высокими оценками Гумрака. С их точки зрения, Гумрак не представлял собой аэродрома вообще. Паулюс был весь во власти гнева. «Протесты люфтваффе рассматриваются здесь как простые отговорки… Длина посадочных полос увеличена. Полностью компетентная организация всех наземных установок». Правда заключалась в том, что перешедшие из Питомника в Гумрак техники еле волокли ноги. И они не могли сотворить чуда — за несколько дней из степной полосы сделать современный аэропорт. Посланный посредником между люфтваффе и Паулюсом майор Тиль был просто устрашен качеством взлетной полосы. Повсюду были разбросаны части сбитых самолетов и наземной техники. Между кратерами от бомб он насчитал останки тринадцати самолетов. Рихтгофен же с самого начала утверждал, что ему нужны минимум шесть аэродромов. Все остальное казалось ему простой имитацией активности.

Между тем прежде редко терявший самообладание Паулюс рычал на Тиля: «Если ваши самолеты не могут приземлиться, моя армия обречена. Прилет каждой транспортной машины спасает тысячу человек. Разбрасывание груза с воздуха бессмысленно. Мы не можем собрать канистры с горючим, люди чрезвычайно ослаблены. Они не ели четыре дня». И роковое обвинение: «Почему люфтваффе дало определенные обещания наладить снабжение? Кто виновен в мнении, что это возможно? Если бы мне было сказано, что это невозможно, я бы не обвинял люфтваффе. Я мог бы пробиться. Тогда, когда я был еще силен. Сейчас об этом говорить поздно. Фюрер дал мне твердые заверения в том, что он и весь немецкий народ чувствуют свою ответственность за эту армию…. Мы находимся уже в двух разных мирах, вы говорите уже мертвым людям. Отныне мы существуем только на страницах исторических книг».

Советские танки пробивались к Гумраку с севера и запада. Паулюс приказал составлять списки наиболее ценных военных специалистов и отправлять их по воздуху. Так покинули «котел» однорукий фон Хюбе и майор Зитцевиц. Шмидт послал с ними свое завещание, а Паулюс — награды. Паулюс говорил о том, что с таким костяком 6-я армия будет возрождена.

20 января возобновилось наступление Красной Армии. Его основной целью был на этот раз Гумрак. На следующий день, когда взлетные полосы стали простреливаться, немцы стали готовиться к его закрытию. В эфир пошла радиограмма, что аэродром будет жизнедействовать до 4 часов утра 22 января. Паулюс доложил свое окончательное мнение: какая бы помощь теперь ни поступила, уже слишком поздно. Кто-то из неистребимых оптимистов начал рассказывать случаи чудесного поворота обстоятельств. Паулюс резко прервал: «Мертвецов не интересует военная история». На рассвете 22 января у Гумрака появились цепи советских войск. Наступил последний этап. У немцев не было уже двух третей изначальной мощи.

Единственной мечтой сталинградских немцев стало наткнуться на сброшенный с воздуха контейнер с продовольствием. Их было не так много, часть из них попала в расположение советских войск. На водонапорной башне Сталинграда взвился красный флаг. А Гитлер из своего далека слал телеграмму: «О капитуляции не может быть и речи. Войска должны стоять до последнего. Соберите боеспособные части на меньшей территории и защищайте ее до конца». Двадцать тысяч раненых теперь не могли и мечтать о транспортировке в тыл. В городе, который с такой яростью разрушили немцы, их же раненым не хватало воды и света. Вши покидали только мертвые тела. Сто тысяч солдат вермахта полностью ощутили дело рук своих. Их зеленовато-желтые лица уже ничего не выражали. В 14-й танковой дивизии не было ни одного танка. Советские орудия теперь били по избранным целям прямой наводкой. 25 января Паулюс получил легкое ранение в голову. А рядом генералы уже начали серию самоубийств.

22 января Паулюс обратился по радио к командующему группой армий «Дон» (с просьбой передать копию фюреру). «Русские наступают на шестикилометровом фронте по обеим сторонам от Воропоново в восточном направлении. Закрыть образовавшуюся брешь не представляется возможным.… Провизия подошла к концу. Наличествует более двенадцати тысяч раненых. Какие приказы я могу отдать войскам, у которых нет боеприпасов? Требуется незамедлительное решение, поскольку заметны уже симптомы дезинтеграции. Но войска еще не потеряли веры в своих командиров».

В кратчайшее время Гитлер ответил гибнущей армии. «Капитуляция невозможна. Войска будут защищать свои позиции до конца…. Шестая армия внесла исторический вклад в самое гигантское военное усилие в германской истории». Теперь молчаливый Паулюс перебрался из бункера в Гумраке в сталинградский подвал. Этот всегда аккуратный офицер теперь поражал всех знавших его своей небритостью и безжизненными голубыми глазами. Улетающему полковнику Зелле он сказал: «Скажите им, что шестая армия предана верховным командованием».

Гитлер принял майора фон Зитцевица в манере, схожей с приемом капитана Бера. Он вышел навстречу майору и взял его правую руку в обе свои со словами: «Вы вырвались из достойной сожаления ситуации». Огромную стену занимала карта германо-советского фронта. Камин разливал тепло с противоположной стороны. Генералы Цайцлер и Шмундт сидели сзади Гитлера, который описывал сражения на верхнем Дону и выражал надежду на прорыв к Паулюсу с этой стороны. Когда высказаться было предложено Зитцевицу, тот прервал поток фантазий. «Войскам в Сталинграде нельзя приказывать сражаться до последнего патрона, потому что они физически неспособны сражаться, да и потому, что у них нет последнего патрона». Гитлер отпустил майора бормоча, что «людям свойственно быстро восстанавливать силы».

22 января 1943 года началось финальное наступление советских войск. Огнем советских танков было подожжено здание маленького вокзала станции Гумрак. Когда охрана аэродрома бежала в Сталинград, танки вышли на взлетную полосу. Прямой наводкой они сокрушили окружающие помещения и пошли вперед по шпалам ведущего к Сталинграду пути. К утру 24 января примерно сто тысяч немецких солдат и офицеров сгрудились в городе, который они своими руками превратили в развалины. Семь часов светлого времени использовались для планомерного похода по подвалам и укрытиям. Ничто не могло теперь остановить Красную Армию, саму когда-то защищавшую эти подвалы, а теперь добавившую к ярости свирепую решимость и признанное умение.

Большинство сбрасываемых с немецких самолетов грузов теперь попадало в руки Красной Армии. Только теперь дисциплинированные немецкие солдаты начали спрашивать: ради чего они сражаются? Военная цензура в Таганроге исследовала письма военнослужащих домой, и результаты анализа были отосланы министру пропаганды рейха Геббельсу. Скептичными и циничными в отношении ведомой войны были 57,1 процента авторов писем. Индифферентными — 33 процента. Сомневающимися в ее результатах — 4,4 процента писавших. Активно выступающих против войны оказалось 3,4 процента. Одобряли ведущуюся войну и способ ее ведения только 2,1 процента. Критиками в отношении Гитлера и верховного военного командования выступали две трети авторов. Устрашенный Геббельс приказал уничтожить все письма.

26 января советская 21-я танковая дивизия 65-й армии генерала Батова сомкнулась с бессмертной 13-й гвардейской дивизией генерала Родимцева из 62-й армии к северу от Мамаева кургана. Чуйков: «В глазах солдат стояли слезы радости». Немного осталось тех солдат, большинство из которых легли костьми, чтобы настал этот день.

Рассоединение двух армий-соседей продолжалось целых 138 дней. И каких дней! Теперь героическая 62-я уже не была в привычном для себя состоянии «острова сопротивления». Родимцев заключил в объятья капитана-танкиста Усенко: «Это самый счастливый день». Счастливым был этот день и для русского Родимцева и для украинца Усенко. Десятки людей видели как генерал Родимцев, потерявший здесь, на склонах Мамаева кургана, восемь тысяч своих солдат, и молодой капитан Усенко вместе рыдали от счастья и горя. Предать спустя полстолетия эти объятья — ради чего?

Изменилась ситуация в воздухе. Особенностью наступившего времени стало могущество советской авиации. Заводы на Урале, в Поволжье и Сибири работали не зря. Прекрасные новые модели успешно конкурировали с немецкими за господство в воздухе. Погибших летчиков 1941 года сменили молодые выпускники летных училищ, бесстрашные в своей решимости вернуть наше небо. Им порой не хватало опыта, но такие, как Иван Кожедуб — наш первый ас, — уже начали свой славный путь в сталинградском небе. Теперь их задачей было не просто славно умереть в сражении с «Мессершмиттами», но показать более классный маневр, зайти с тыла, обойти с фланга, использовать новую скорость своих машин, новую огневую мощь и победить врага в его профессиональном ремесле. Отныне — и до Берлина — господство в