– Откуда ты узнал, что это он?
– Да фактически он сам и сказал. Когда ты мне рассказала, что был некий человек, которого уволили почти со скандалом, я… навестил его. И он мне сразу стал излагать про гениев, которых не печатают, и про издательство, где все давно прогнило, про то, что работать на бабку, прошу прощения, на Анну Иосифовну, не имеет смысла, ну, и так далее. О том, что у директрисы есть почта, знали Береговой и эта самая Олечка, о которой известно, что она все время пишет, но нигде, кроме Интернета, ее не читают. И не печатают. А всякие гадости слать – это своеобразный способ мести.
– Бабский, – подсказала Маня. – Кажется, я это уже говорила когда-то.
– И в том, что это именно месть, я не сомневался! Только не знаю, куда делся еще один листок из тех, что мне тогда оставила Анна Иосифовна! Она тоже… любительница загадок! То есть вроде бы она навела меня на след, но ничего не уточнила. Просто листок. А на нем просто буква. Я догадываюсь, в чем дело, конечно, но все же до конца не уверен.
– Листок, – повторила Маня. – Подожди, совсем недавно было что-то такое… Именно листок бумаги… Он откуда-то выпал, а я подняла. Или не я подняла, а кто-то еще. И мне это показалось странным…
Алекс придержал перед ней дверь. Охранник вежливо поклонился из своей будочки, и Алекс поклонился в ответ.
– Сейчас, сейчас, я вспомню… А что это он нес про Катьку? Будто она в убийстве замешана и про какие-то фотографии?
Морозный ветер дунул в лицо, и Алекс поднял воротник.
– А где наша машина?
– Там, по-моему.
– Отвезешь меня домой?
Маня искоса на него взглянула.
– Ты не поедешь… ко мне?
– А ты меня приглашаешь?
Она сосредоточенно кивнула. Ей стало немного страшно.
– Нет, – отказался он. – Не поеду.
– Здорово.
– Маня, мне необходимо подумать. Чем быстрее я буду думать, тем быстрее все объяснится! А время вышло. Неужели ты не чувствуешь?..
Она чувствовала только обиду.
Впрочем, не хочет и не надо, так даже лучше. В конце концов, у нее тоже будет время подумать!.. Чем быстрее она станет думать, тем быстрее напишется следующий роман, а это важно.
Вот только непонятно, для кого важно! Для нее самой? Для читателей? Для Анны Иосифовны? Для издательства, так сказать, в целом?.. Или все же прав этот презренный и мерзкий мужик, которому Алекс только что расквасил нос, и ей ничего не надо, кроме славы и денег, пусть и слава не слишком славная, и денег в любом случае меньше, чем от добычи алюминия?!
Вот вам и фарс! Как разобраться, где фарс, а где драма?..
– Алекс, – позвала она и полезла в карман за ключами от машины.
– М-м-м?
– Как ты разобрался, где фарс, а где драма?
– Анонимные записки с угрозами, приходящие по электронной почте, – фарс. Убийство – драма.
Маня открыла дверь и уселась на водительское место.
– А мотив? – подумав, спросила она. – У этой драмы есть мотив? Или она просто так драма?
– Я не уверен. Но мне кажется, самый главный мотив – ненависть. Ну, как у Веселовского, только глубже. Серьезнее. Чем глубже человек, тем страшней ненависть. – Он вдруг вспомнил своих змей. – За что и кого именно он ненавидит, я не знаю. А может, и знаю! Но мне все же нужно подумать.
У Мани в портфеле зазвонил телефон, и она долго и неохотно копалась в нем – искала. У нее было грустное, усталое лицо, и Алекс чувствовал себя виноватым, хотя в чем именно, не понимал.
Он не любил чувствовать себя виноватым.
Телефон, когда Маня приложила его к уху, разразился длинной речью. Она только слушала, почти ничего не говорила, лишь один раз спросила: «Ты с ума сошла?!»
– Там у Митрофановой почти истерика, – сказала, нажав кнопку. – Она нашла в сумке второй пропуск, и Береговой ей показал какие-то запонки, из чего она сделала вывод, что он подозревает ее в убийстве. Или она сама себя подозревает! Ничего я не поняла!
– Пропуск? – переспросил Алекс. – Она нашла в сумке пропуск?!
– Ну да, – подтвердила Маня. – Я тебе об этом и говорю. Куда тебя везти?
Он не слушал.
– А? Можешь до метро. А там я сам.
Был момент, когда она чуть не согласилась. Она сердилась, и устала, и встреча с Веселовским оказалась более тяжелой ношей, чем думалось!..
Был момент, когда ей больше всего на свете хотелось сказать, что до метро он и пешком дойдет, тут недалече.
Если б она так сказала, у Алекса Шан-Гирея не осталось бы ни одного шанса на спасение.
Но она привезла его прямо к подъезду!..
Отчасти потому, что жалко было бросать посреди дороги, отчасти потому, что хотелось посмотреть, где он живет.
И еще она немножко надеялась, что он оставит ее у себя.
– А где твои окна?
– На седьмом этаже, все темные.
Почему-то только сейчас Мане пришло в голову, что он вполне может жить не один, и, скорее всего, так и есть! И, скорее всего, где-то на заднем плане обязательно существует мадам Шан-Гирей – он же взрослый мальчик! И пара-тройка малюток не исключена.
Ну, тройка – это она загнула, по нынешним временам это дело почти невозможное, но уж один-то наверняка!
– Алекс, ты женат?
Он уже выбрался наружу и теперь хлопал себя по карманам, в сто первый раз искал что-то, то ли телефон, то ли ключи. Он то и дело шарил в карманах, находил, успокаивался, забывал и начинал искать снова.
Ее вопроса он не услышал, и немудрено – двигатель урчал, радио пело истерическим голосом про истерическую любовь, какие-то громкоголосые парни пробежали мимо, ежась в коротких курточках.
– До завтра, Маня.
Она фыркнула так, чтоб на этот раз уж точно услышал.
– Я, может, завтра в Нижний Новгород уеду!
Откуда взялся Новгород, да еще Нижний, она сама не знала. Придумалось на ходу. А вот она завтра возьмет и уедет!.. И пусть знает!..
– Ну, тогда до твоего возвращения из Нижнего.
И ни одного вопроса! И никакого удивления! Никаких сожалений!
Он захлопнул дверь и пошел к подъезду.
– К чертовой матери, – в спину ему процедила Маня Поливанова. – Все. Больше никаких иллюзий. Подумаешь, «Запах вечности»!
Она сдала назад, въехала колесом на бордюр – машину сильно тряхнуло, – вывернула руль и покатила в сторону шоссе.
Может, и умен, и хорош – такие ресницы и волосы должны были барышне достаться! – и талантлив, и загадочен, но ей, Мане, на это наплевать!
Ей на все наплевать. У нее свои дела.
В глазах странно задрожало, задвоилось, она шмыгнула носом, чтоб не зареветь, но все-таки заревела.
Алекса ее явное огорчение привело если не в восторг, то по крайней мере в отличное расположение
