Надо было все сделать вчера, а он не решился, пожалел, он всегда и всех жалел!

Ему было лет десять, когда в парке он подобрал облезлого черного кота. У того была пыльная шерсть, длинный, почти голый хвост и какие-то подозрительные струпья на шкуре – на спине, на самом видном месте. Он так хотел спасти этого кота, вылечить, и чтобы кот стал ему другом, у него ведь никогда, никогда не было друзей! Но мать вышвырнула кота.

Мать приказала Вадиму убираться вместе с котом, и он долго, до самой темноты, наступившей летом очень поздно, слонялся с ним по двору, все уговаривал каких-то старух взять кота себе – а он бы навещал и кормил его, но никто не сжалился над ними.

Он отнес его обратно в парк и там бросил одного – в сгущающейся темноте, на кособокой лавочке, где и нашел всего несколько часов назад. Кот громко и жалобно мяукал ему вслед, когда он уходил, словно просил: не оставляй меня, не бросай, ты же дал мне надежду, но он ушел, потому что ему самому, десятилетнему, никто так и не дал никакой надежды.

Мать потом выбросила всю его одежду, в которой он тогда гулял, сказав, что кот мог быть «лишайным и заразным».

Если бы ему тогда разрешили оставить кота, жизнь пошла бы по-другому и он стал бы другим – вместе с котом!

И вчера он не смог решиться, он же робкий.

Он приехал, калитка была не заперта, и по расчищенной дорожке он пошел к освещенному крылечку, поднялся и обнаружил, что дом открыт. Он вошел и громко сказал:

– Эй! Есть тут кто-нибудь?!

Но никого не было, и он не сразу понял, что она на улице, за домом. Еще он никак не ожидал, что она окажется не одна – с каким-то огромным мужиком с лопатой. Поначалу он подумал было, что это ее новый любовник, а потом догадался, что это дворник. Который пришел чистить дорожки.

Дворник никак не входил в его планы, и он сильно струсил и предпочел убраться восвояси.

Если бы он решился, сейчас все уже было бы позади…

Голова горела, в ней гудел набат, и он пошел в ванную, открыл воду и там сунул голову под кран. Он видел, так иногда делали в кино. Холодная вода ударила в затылок, он завизжал и отпрыгнул. В ушах тонко звенело, он тряс головой во все стороны, чтобы вытряхнуть этот звон, но у него не получалось, не получалось, и все тут!

Очень не скоро он сообразил, что звон находится не внутри головы, а снаружи. Звенел звонок у входной двери, захлебывался руладами и переливами.

Все. Конец.

Он выскочил из ванной, понесся по разгромленной комнате, обо что-то сильно ударился в темноте и распахнул окно.

Он выпрыгнул бы. Правда выпрыгнул. Ему нечего терять.

Но не решился.

Он постоял – ветер со снегом бил в лицо, вода стекала за воротник, и он подумал, что непременно простудится, если будет стоять на морозе с мокрой головой. Подумавши так, он тихо притворил окно и скосил глаза в сторону входной двери.

Звонок все надрывался.

Это не может быть жена, вдруг сообразил он. Это кто-то чужой. У жены ключи, а те не знают, где он живет, – слава богу!

Тут он вдруг решил, что это соседи, к которым протекла вода, и пришел в неописуемую ярость.

Ну, сейчас он им покажет! Сейчас он им всем покажет, как приставать к нему по пустякам!

Взвизгнув, он кинулся через темную комнату к входной двери, нащупал какой-то предмет, стоявший рядом с вешалкой – предмет впоследствии оказался зонтиком, – и распахнул дверь.

На пороге стояла его мать.

– Что здесь происходит? – спросила она, и в ее голосе он услышал явную брезгливость, которую та даже не потрудилась скрыть.

– Что? – прохрипел он. – Что ты тут делаешь?

– Мне необходимо с тобой поговорить, – отчеканила мать. – Разреши мне войти.

Он машинально посторонился, продолжая сжимать зонтик в руке.

– Что это такое? – Она уверенным движением зажгла свет и увидела на полу кучи вывороченной и испорченной одежды, вспоротые подушки, куски белого поролона, вылезшие из мебели, битое стекло и еще какую-то дрянь. – Что происходит, я тебя спрашиваю!

Он молчал. Вода текла с волос, попадала в глаза. Он вытер лоб рукой.

– Впрочем, это совсем не мое дело, – констатировала мать. – Я должна сообщить тебе нечто важное. Я думала обойтись без этого, но, видимо, не удастся. Поставь эту штуку на место, или ты собираешься уколоть меня отравленным наконечником?

О, какое это было бы счастье – уколоть ее отравленным зонтиком, чтобы она умирала в мучениях, корчилась здесь, прямо у его ног! Это тоже решило бы все его проблемы, но у него не было отравленного наконечника!

Он спрятал за спину зонт, но из руки не выпустил – на всякий случай, если ему придется от нее отбиваться.