Белоключевский, собственно говоря, и был этим самым разрушенным собором с той самой надписью. Он перестал быть человеком и не жалел об этом. Что толку жалеть о том, чего нельзя изменить?!

Лиза… «зацепила» его. Корка на том месте, за которое она «зацепила», надорвалась, и из-под нее засочилось, закровоточило, закапало красным в белый снег.

Он испытывал странное чувство, как будто наконец-то удалось распрямить давно затекшую ногу – и больно, и невыносимо, и сладко, и мурашки до самого затылка.

Неизвестно, как это получилось, но то, что его пытались убить, казалось ему лучшим подтверждением того, что он… все еще жив.

Оказывается, быть живым намного… увлекательнее, чем не-живым. Хоть и больнее.

Он еще примял перчаткой снег, походил вокруг Лизы, примериваясь, потом решился – обнял и поцеловал ее. Не как-нибудь слегка, как подобает по утреннему времени, да еще во время сбора важных улик, а серьезно так поцеловал. От души. Изо всех сил, которых у него неожиданно оказалось очень много.

У нее удивительный вкус, особенно сейчас, на морозном солнце. Очень острый, с привкусом недавнего кофе и губной помады. Когда-то он читал, что девяносто процентов всей губной помады оседает в мужских желудках, и производители этой самой помады всерьез озабочены тем, чтобы сделать ее… повкуснее.

Лизина помада показалась ему очень вкусной. Очень. Очень.

– Дима, – пробормотала она, – что ты делаешь?..

– А на что это похоже?..

Он был уверен, что ничего такого не делает, и очень удивился, когда она вытащила его руку из-под своей офисной блузки. Он решительно не помнил, как расстегивал на ней шубу, распахивал пиджак, как рука оказалась под блузкой.

– Дима, перестань!

– Почему?

– А вдруг кто-нибудь…

– Никого нет.

– Ну, неудобно…

– Удобно.

– Так ведь день!..

Это его рассмешило.

Вот так уверенная в себе бизнес-леди, начальник, сама себе режиссер, умница и красавица во всех отношениях!

– Ночь, – сказал он серьезно и так же серьезно укусил ее за ухо. Нужно было остановиться, и он остановился, сделав над собой усилие.

Напоследок он еще проводил ее пальцы длинным, школьным, очень нежным движением. Ему не хотелось их отпускать, и в этом тоже было что-то необыкновенно живое и настоящее. Он уже лет сто или двести был равнодушен к женским пальцам и «за ручку» ни с кем не ходил.

Лиза отводила глаза – теперь ей стало неловко оттого, что «день» и «улица», и еще оттого, что он, казалось, видит ее насквозь, видит все, в том числе и ее неловкость, и метания, и постоянные попытки отвести от него глаза.

– Ну, ладно.

Белоключевский еще раз обошел колеи, в которых вчера стояла машина, и в некотором отдалении обнаружил прямоугольное углубление в снегу.

– Здесь стояла канистра, видишь?

Лиза подошла, посмотрела и присела на корточки. Белоключевского обуял сыщицкий азарт.

– Он заранее оставил канистру, понимаешь?! Он был готов к тому, что придется возвращаться. Очень предусмотрительный… мужик.

– Он не мужик, а убийца!

– Он и мужик, и убийца. Одно другому не мешает.

Лиза пожала плечами. В слове «мужик» было что-то очень… земное, простое, очень живое. Их убивал не мужик. Их убивала некая холодная и расчетливая кобра, которой все равно кого убивать.

Белоключевский ползал по сугробам, время от времени вставал на колени и опирался на длинные руки, как мартышка. Джинсовая ткань быстро промокла. Получились темные неровные пятна.

Лиза посмотрела на пятна и отвернулась. Вытащила сигареты, закурила и поболтала зажигалкой, потушила пламя, растворившееся в ослепительном снежном свете.

Как она приведет его в свой офис?! В немыслимых джинсах, дохе, свитере с подвернутыми рукавами и солдатских ботинках?! С первого взгляда на его доху никто не догадается, что он… бывший олигарх и глава «Черного золота»! И машину за сто тысяч долларов из окна офиса тоже не видно!

Или это неважно?

А что важно?

Что она объяснит коллективу?! Мол, это истопник с ее дачи, которому «нужно позвонить»?! Или лесоруб, который замерзал в лесу, а она подобрала его и тем самым спасла от смерти?!