думали, что оно-то и является причиной всех ваших несчастий?

– Не знаю. Возможно. Понимаете, меня всегда страшно раздражало, что с этим ничего нельзя поделать. Дали тебе имя – и все, оно к тебе уже пришито.

– Да, это похоже на то, как если бы вы родились в эпоху, которую постепенно начинаете ненавидеть. Она тоже пришита к человеку, и ее нельзя отпороть, так что вам остается лишь грезить о тех временах, которые давно миновали, или о тех, что когда-нибудь наступят.

– Верно. Это столь же страшно.

– Скажите, а вы никогда не мечтали о женитьбе? О детях?

– Скорее всего, я только утвердился бы во мнении, что ни на что не гожусь. А может, я просто еще не встретил подходящую девушку.

– Вот что я вам посоветую: не спешите. Во всяком случае, пока вы работаете на меня, старайтесь не слишком часто думать о женщинах.

– Почему?

– Вас бы это отвлекало. Вам предстоит узнать массу интересных вещей, причем некоторые из них столь удивительны, что мне не хотелось бы, чтобы вы, пускай даже ненароком, проговорились о них кому-нибудь. Женщины очень любопытны, но они не умеют слушать. Сейчас я расскажу вам, что произошло со мной вчера – это было совершенно невероятно, и все же я убежден, что моя жена, если бы таковая имелась, равнодушно отмахнулась бы от этой истории.

– Но бывают же исключения! И вообще, господин рыцарь, неужели вы и впрямь женоненавистник? Я прекрасно видел, как смотрела на вас Розета. Да я почитал бы себя счастливцем, если бы удостоился такого взгляда.

– И как же она смотрела?

– Восхищенно. Преданно. Она просто глаз с вас не сводила.

– Правда? А я и не заметил. Очень мило с ее стороны. Пожалуй, надо за ней поухаживать. – И он сухо рассмеялся.

Мне тут же захотелось одернуть этого пресыщенного джентльмена, которого ничем нельзя удивить, и, не выбирая слов, дать ему понять, что некоторые мужчины за одну только улыбку такой девушки, как Розета, отдали бы десять, если не больше, лет жизни. Но я промолчал, удивляясь тому, как колотится мое сердце.

Гмюнд окинул меня пытливым взглядом. Он явно читал мои мысли. Налив мне еще вина, он сказал:

– Успокойтесь. Пора бы вам привыкнуть, что люди не всегда говорят серьезно. Вы, как я вижу, искренни истинно по-рыцарски. Но надо учиться отыскивать в словах скрытый смысл. Ведь, согласитесь, сказанное мной вы не раз подвергали сомнению?

Я вспомнил о том, что рассказывал мне по дороге о Гмюнде Прунслик. Глянул в сторону окна. Мне показалось, что уродец, скрючившись на подоконнике, уснул. Я устремил на Гмюнда твердый взгляд и покачал головой.

– Не подвергали?! Какая честь для меня. Однако же, если вас все-таки что-нибудь удивит, выкладывайте, не стесняйтесь. Обожаю споры.

Но пора вернуться ко вчерашнему происшествию. Я отдал в чистку пару костюмов и плащ, без которого чувствую себя голым. Каждый вечер я хожу на прогулку, вот и вчера тоже вышел побродить. Весь день я был точно не в своей тарелке, я вообще не люблю воскресений, а вчерашнее выдалось особо тревожным. Понимаете, у меня было предчувствие… странное и неприятное ощущение, что вам что-то угрожает; нет, не жизни вашей и не здоровью, но тем не менее это «что-то» было для вас опасным – опасным для вашей души. С приближением вечера тревога усилилась и в конце концов выгнала меня на улицу, несмотря на сырую погоду.

Плаща у меня не было, и потому я решил только пройтись вокруг площади и сразу вернуться. Она отсюда совсем недалеко, в нескольких сотнях метров. Дело было вскоре после ужина, примерно в половине восьмого. Я часто хожу этим маршрутом, прогулки по Скотному рынку не раздражают, красивые места можно узнать даже с закрытыми глазами – натянув рукавицы времени, вы встретитесь с теми, кто жил здесь до вас. Бондарь Якуб Кухта, Якуб Кацирж, торговка рыбой Димута, Якуб Пастушка, Михал Грбек, Френцлин из Каменица, кожевенник Ржегак, торговец железом Микулаш, Петр Коловрат; горсточка здешних обитателей из четырнадцатого века, почтенных домовладельцев. Кто не мечтает о встрече с ними?

Однако вернемся к этому удивительному вечеру. Машин на улицах было совсем немного, фонари отбрасывали желтоватые блики, дул влажный северный ветер, который немедленно пробрал меня до костей – он был неприятнее февральского мороза. Ветер этот избавил меня от ощущения, что с вами что-то случилось, но зато принес с собой некое видение.

К площади я поднимался по Рессловой улице, мимо храма Кирилла и Мефодия. Как ни странно, по дороге мне несколько раз слышался цокот копыт, он был то слабее, то громче, а иногда я резко оборачивался в испуге, ожидая увидеть совсем рядом конный экипаж для туристов, который даже и в осенний вечер совершает дежурный круг почета по пражским достопримечательностям. Но улица, если не считать двух- трех автомобилей, была пуста. Потом все затихло, что показалось мне еще более странным, ибо было совсем не поздно. В парк я попал по подземному переходу и сразу взял немного влево, чтобы перейти через газон и очутиться у ратуши. И тут я заметил возле Святого Игнатия огни, не похожие на свет уличных фонарей: крохотные оранжевые огоньки, те, что дрожат от холода, трепещут от сквозняка, еле заметно подмигивают тем, кто смотрит на них. Свечи. Я подошел поближе, уверенный, что в парке проходит панихида, может, какие-то люди собрались здесь в память о событиях восемьдесят девятого года.[30] Огоньки дрожали, но с места не двигались и располагались как-то очень уж высоко – их не могли держать человеческие руки. Да и сильный ветер должен был бы задуть пламя… Но свечи защищало нечто вроде прозрачного абажура.

Так вот, я пробрался через кусты возле памятника Красногорской[31] и ступил на тротуар. Ступил – и замер с открытым ртом. Огоньки, которые, казалось, сияли в южной части парка, на самом деле висели в нескольких десятках метров от Игнатия… над дорогой. Да-да, прямо над проезжей частью посреди площади, там, где сливаются Ресслова и Ечная. Они висели на довольно большой высоте, образуя вполне четкие картины. Вокруг не было ни единого пешехода, так что удостовериться, действительно ли я вижу это поразительное зрелище, или оно мне лишь мерещится, я не мог. Иногда под всем этим чудом проезжала машина – быстро и спокойно. Водители никогда ничего не замечают, не знают толком ни того, куда едут, ни того, что вокруг них происходит.

А потом я снова услышал топот копыт и внезапно понял, что именно напоминает этот светящийся призрак. Это была внутренность храма, и огоньки, соедини вы их мысленными линиями, нарисовали бы в воздухе чудесное, величественное священное здание. В центре площади, подумать только! Насколько мне известно, единственной примечательной постройкой, стоявшей когда-либо в тех местах, была часовня Тела Господня, истинный храм храмов Центральной Европы в четырнадцатом и пятнадцатом веках.

О часовне Тела Господня я знал не слишком много, так что в моей душе лишь снова проснулась та щемящая жалость, которая охватывала меня всякий раз, когда я набредал в книгах на упоминание об этом таинственном пражском храме, уничтоженном в конце восемнадцатого столетия. А еще рассказ Гмюнда заставил меня вздрогнуть, потому что о видении на Скотном рынке я читал в каком-то историческом сочинении, готовясь к экзаменам: это был то ли дневник, то ли мемуары некоего знаменитого дворянина. Иржи Вилем из Худениц, да, скорее всего, он. Или нет. Это был Вилем Славата из Кошумберка – вот кто. Я немедленно рассказал о прочитанном Гмюнду, и мои слова произвели на него сильное впечатление. В волнении он схватился за бороду и потребовал, чтобы я в деталях поведал ему все, что помню.

– Но я помню не слишком много, – сказал я. – Кажется, этот рыцарь даже еще не родился, когда случилось то пугающее происшествие. По-моему, это было в начале семидесятых годов шестнадцатого века, сначала ему рассказывала о видении его нянюшка, а потом жители Нового Города, которые все как один твердили, что видели призраков собственными глазами. Кое-кто событие приукрашивал, но все сходились на том, что однажды летним днем поднялся сильный ветер и тут же на площадь неведомо откуда въехало многочисленное войско. Люди говорили, будто по булыжникам со звоном били конские копыта, но сами солдаты безмолвствовали. Поначалу всадники не привлекли к себе особого внимания, но волосы у горожан встали дыбом, когда появилась карета гигантских размеров, у которой не было колес, так что она не ехала, а скорее, плыла по воздуху. Направлялась она к часовне Тела Господня, и жутью веяло от оруженосцев,