пятнадцатого века, гораздо более жуткое, чем описывают его хронисты. Когда повозка повернулась своей передней частью к тому из окон храма, возле которого стоял воин со звездой, «возничие» одновременно резко потянули за петли. Длинный ствол играючи разбил каменные оконные переплеты, и осколки высыпались наружу, словно игральные кости. Не оставалось сомнений в том, куда была нацелена кулеврина: на Вышеград.

Человек под окном что-то выкрикнул, и мальчишка лет десяти, совсем ребенок, ловко взлетел на повозку, наклонился, поднял что-то и, как обезьяна, помчался по стволу к самому устью. Там он уселся на узкое окно, схватил палку, которую ему бросили, прочистил ею дуло и засыпал порох. В руке у него матово блеснул свинцовый, примерно с апельсин, шар. Он гулко прокатился внутри ствола. Ребенок спрыгнул с окна, и какой-то простоволосый человек в зеленой рубахе, узких штанах и высоких сапогах ступил на деревянное колесо повозки и приложил к фитилю факел. Раздался оглушительный грохот, отразившийся от стен храма; на каменные плиты пола со свода главного нефа упало несколько кирпичей. Прежде чем вверх взметнулось облако серой пыли, я успел еще заметить, что отдача была так сильна, что разбила стену, на которую опиралось дуло кулеврины. Пушка замерла в неподвижности, ожидая нового заряда, а мужчины с сомнением уставились на потолок. Подвергнутый насилию храм в ужасе дрожал и льнул к своему центральному столбу. Я зажал уши и крепко зажмурился.

Когда я открыл глаза, передо мной стоял Прунслик, покачивая на золотой цепочке крохотный блокнотик в кожаном переплете с золотым обрезом. Коротышка выглядел абсолютно так же, как в тот раз, когда я видел его вместе с Гмюндом. Заметив мой изумленный взгляд, он сунул блокнот в карман брюк; я увидел, что оттуда высовывается изукрашенная рукоять тонкого кинжала, но Прунслик мгновенно прикрыл его полой пиджака. Переломившись сначала налево, а потом направо, он процедил сквозь искривленные гримасой губы:

– Беспокойный же, однако, у вас сон, коллега! Жаль-жаль… И будьте здоровы!

Я чихнул из-за той пыли, что взвилась в воздух после разрушения стены, но теперь от этой пыли не осталось и следа. В храме царил порядок, стекла в окнах были целы и невредимы, а нетронутые стены являли собой оплот прочности.

– Вы ничего не слышали? – спросил я, все еще слегка оглушенный.

– Вы только что чихнули, а до того бормотали нечто невразумительное. Обожаю сны. Венский доктор[29] поймал меня в свои сети еще в юности и так и не выпустил, поверьте, это мой конек, и потому не сердитесь, что я кое-что записал. Я разберу вас, как ржавый будильник, то-то глазами станете хлопать, когда поймете, какой кошмар таится у вас в душе. Так у всех бывает, и все просто диву даются.

Я поднялся и принялся отряхивать совершенно чистые брюки. Потом взглянул на часы: четверть пятого. По крайней мере на полчаса позже, чем я предполагал.

– Гмюнда здесь нет? – спросил я. Прунслик тем временем успел скрыться в пресбитерии, так что я вынужден был громко повторить свой вопрос.

– Он занят, – ответил человечек. – Вместо него сюда пришел я, и вы могли бы быть хоть чуточку приветливее. – Он начал длинными шагами измерять расстояние между двумя опорами триумфальной арки. Сейчас Прунслик – из-за зачесанных кверху волос – очень походил на некрасивую и маленькую кривоногую птицу, к примеру на хохлатого жаворонка.

Я не утерпел и задал следующий вопрос:

– Что это вы делаете?

– Мы с Матиашем собираемся тут многое перестроить: арка, скажем, выглядела когда-то совсем иначе.

Он остановился под украшенной богатой резьбой новоготической кафедрой священника.

– Храм вновь сделал готическим Грюбер, здорово у него получилось, верно? – Разумеется, Прунслик говорил о кафедре, однако казалось, будто он указывает на самого себя. – Да только ему не удалось довести свое дело до конца. Здесь появятся новые скамьи, копии тех, что стояли в храме в 1385 году, когда его построили. Тогда храм получил крышу, любо-дорого было посмотреть, церемония освящения прошла очень торжественно. Жаль, меня там не было, впрочем, императора Карла тоже, так что ладно. Вацлав IV рассказывал потом о ней в своем замке Точник. И вы мне тоже кое-что поведали, из осколков снов складывается история, любому из них цены нет. – Он подскочил ко мне на одной ножке, подмигнул и сказал: – А Роза лакомый кусочек, верно?

– При чем тут она? – рассердился я. – Простите, но если вы на что-то намекаете, то не стоит и трудиться.

– Намекаю? Я? За кого вы меня принимаете? У меня что на уме, то и на языке; кстати, как вам мой галстук?

Я с трудом отвел глаза от его дурацкой физиономии и посмотрел на крикливый галстук. Он был желтым, и его усеивали десятки изображений смеющегося льва из какого-то мультфильма. Я удивленно поднял брови.

– Я кажусь вам легкомысленным? – расхохотался Прунслик и запрыгал вокруг меня; в своем голубом костюме и с огненно-рыжей головой он напоминал язычок горящего газа. – Ничего, скоро все изменится.

Тут он стал серьезным – столь же стремительно, как только что развеселился, – и показал на потолок.

– Видите вон тот замок?

Я поднял глаза к замку ребер свода. На нем красовался герб со львом.

– Бедняжка, – сказал Прунслик. – Каково ему было, когда на башне торчала эта глупая луковица? Фанфароны проклятые! Хищника – и того замучили! Хорошо еще, что они пустили сюда Грюбера.

– Вы говорите о превращении церкви в неоготическую?

– А о чем же еще? Я должен привести вас, вы нужны, отказы не принимаются, он не таков.

– Мне нужно куда-то идти? К Гмюнду?

– Поверьте, вы не пожалеете. Вы сегодня как-то медленно соображаете, да? И я еще тут под ногами верчусь, мешаю… – Он склонил ко мне голову – словно спичку поднес. – А может, мне это только кажется? Может, вы влюбились? Он хочет говорить с вами, вы же знаете, как он к вам привязан. Я о Гмюнде, а вовсе не о Розете, хотя к ней-то вы летели бы как на крыльях, а? Рыцарь любит вас больше, чем меня, и я не знаю, чем вы это заслужили; впрочем, неважно. Он изучит вас, прощупает, может, поругает, а может, выплатит аванс, чтобы вы были весь его – и ножки вверх.

– Ножки – что? Пожалуйста, выражайтесь яснее. Правильно ли я понял, что вы приглашаете меня в гостиницу к Гмюнду?

– Браво!

– Извините, но это невозможно. Не знаю, известно ли вам, что ночью произошло еще одно убийство… то есть я хочу сказать, что было совершено еще одно покушение, похожее на предыдущее, но со смертельным исходом. И полиция как раз пытается определить имя жертвы. Я могу им понадобиться. Я встречусь с господином Гмюндом в другой раз.

– Как это типично для полиции – расследовать то, что уже известно всем и каждому.

– Вы что-то знаете? Прошу вас, расскажите!

– Ничего существенного, не волнуйтесь. Это был один из тех, кого взялась охранять полиция. Но не преуспела – по обыкновению.

– Барнабаш?

– Вы тоже их путаете? Барнабаш, Ржегорж – Ржегорж, Барнабаш. Кажется, это был Ржегорж, но головой не ручаюсь. Его жена думала, что он уехал в командировку. Когда сыщики показали ей башмак, она уже больше так не думала. Рухнула как подкошенная.

– Надеюсь, они проявили деликатность. Ведь это для нее такой удар.

– Но лучше все же показать ботинок, чем заставлять ее опознавать волосатые обрубки, правда?

– У вас своеобразное чувство юмора, господин Прунслик.

– Спасибо.

– Скажите, а полицейские не упоминали о каком-нибудь булыжнике? Может, Барнабашу разбивали окно?