этого! Плачу из-за того, что всю жизнь считала свою мать просто глупой! Плачу оттого, что вы рядом, а вы мне отвратительны!

Она отступает на шаг.

— Милая девочка, — говорит она упавшим голосом, быстро переглянувшись с Ричардом, — так вы меня презираете за то, что я отдала вас им?

— Я презираю вас за то, что забрали меня оттуда!

Она смотрит, не понимая, силится улыбнуться. Обводит рукой комнату.

— Не думаете ли вы, — она удивлена, — что я продержу вас всю жизнь на Лэнт-стрит?! Дорогая моя, вас забрали отсюда для того, чтобы сделать из вас благородную даму. И какую даму — прелесть! Не думаете же вы, что я позволю вам понапрасну расточать свое сияние в таком неподобающем месте? Разве я не говорила? Я хочу, чтобы вы были со мной, когда я разбогатею. Разве леди не заводят себе компаньонок? Подождите чуть-чуть, вот заберу я себе ваше наследство, и посмотрите — у нас будет самый шикарный дом во всем Лондоне! Какие кареты у нас будут, какие лакеи! Какие жемчуга, какие наряды!

Она снова тянет ко мне руки. Хочет поцеловать — или съесть. Я встаю и отталкиваю ее.

— Думаете, я останусь с вами, когда вы сделаете свое черное дело?

— А как же иначе? — говорит она. — Кто еще примет вас, кроме меня? Деньги выманили вас отсюда, но я-то вас вернула обратно. Я думала над этим целых семнадцать лет. Ломала голову, раскидывая так и сяк, каждую минуту, с тех пор как передала вас на руки той бедной даме. Я смотрела на Сью...

Она на миг умолкает, а я плачу все сильнее.

— Сью! О, Сью...

— Ну-ну, о чем горевать? Разве я не делала для нее все, как хотела родная мать? Она была жива- здорова, присмотрена, накормлена, росла как обычная девочка. Что я сделала — всего лишь вернула ее на то место, которое вы занимали вместо нее!

— Вы ее убили!

— Как это — убила? Когда вокруг нее там одни врачи и все думают, что она дама! А это дорогого стоит, уверяю вас!

— Конечно, — подхватывает Ричард. — Вы же платите за это, не забывайте. Я-то поместил бы ее в лечебницу графства, мне все равно.

— Видите, милая моя? А вы говорите — убила! Небось, каждый божий день ее могли убить, но чтобы я! Кто ее выхаживал, когда она заболевала? Кто отгонял от нее парней? Да ради ее спасения я готова была руку, ногу, легкие отдать. Но думаете, я все это делала ради нее? Когда я разбогатею, что пользы мне от обычной девчонки? Все это я делала ради вас! Не вспоминайте о ней. Она как вода, как уголь, как пыль — в сравнении с тем, из чего сделаны вы.

Я смотрю на нее в изумлении.

— Боже мой! — говорю я. — Как вы могли? Как вы могли?

И снова она озадачена.

— А почему бы и нет?

— Обмануть ее, оставить ее — там!

Она поднимается, похлопывает меня по рукаву.

— Это из-за вас она к ним попала, — говорит. И вдруг выражение глаз ее меняется. Кажется, она даже подмигивает.— О, дорогая моя, не кажется ли вам, что вы пошли в мать?

Из комнаты под нами снова доносятся крики и визг, удары и громкий хохот. Ричард стоит и смотрит, скрестив руки на груди. Муха у окна все жужжит, все бьется о стекло. Потом жужжание прекращается. Это словно знак мне — я оборачиваюсь и вырываюсь из раскрытых объятий миссис Саксби. Упав на колени перед кроватью, утыкаюсь лицом в швы одеяла. Я была смелой и решительной. Я задавила в себе гнев, безумие, мечты, любовь — все это ради свободы. А теперь, когда свободу у меня отняли окончательно, я понимаю, что это — полное поражение.

Я проваливаюсь в черноту и хочу лишь одного: чтобы никогда не пришлось поднимать лицо к свету.

Следующую ночь я помню лишь урывками. Сижу, скорчившись, у кровати, уткнувшись лицом в покрывало, и отказываюсь идти вниз на кухню, несмотря на уговоры миссис Саксби. Ричард подходит ко мне и пинает меня, но я никак не реагирую, и он смеется, потом выходит из комнаты. Кто-то приносит мне тарелку с супом, я к ней не притрагиваюсь. Потом уносят лампу, и комната погружается во мрак. Приходится все же подняться, чтобы сходить в туалет, и рыжая девушка с пухлым лицом — Неженка — провожает меня до будки, а сама караулит у двери, чтобы я не сбежала в темноте. Меня опять сотрясают рыдания и кто-то протягивает мне рюмку бренди пополам с лекарством. Потом меня раздевают и дают чужую ночную сорочку. Я засыпаю, на час, не больше: будит меня шорох тафты — я с ужасом смотрю, как миссис Саксби, распустив волосы, стягивает с себя платье, открывая дебелое тело и грязное белье, задувает свечу, а потом забирается на кровать и укладывается рядом со мной. Помню, как она лежит и, думая, что я сплю, осторожно дотрагивается до меня, берет прядь моих волос и бережно подносит к губам — так скупой берет золотую монету.

Еще помню, что от нее исходит жар, незнакомый тяжелый кисловатый запах. Она быстро засыпает и спит крепко, всхрапывая во сне, а я все пытаюсь заснуть, но лишь задремываю ненадолго. В ту ночь время тянется медленно: мне кажется, что не одна ночь проходит, а множество ночей — годы ночей! — и я, как сквозь слоистый туман, пробираюсь сквозь них, а утро никак не наступит. Когда я открываю глаза, мне кажется, что я то в «Терновнике», в своей спальне, то в каморке у миссис Крем, то в сумасшедшем доме, на одной кровати с нянечкой. Сотни раз, наверное, я просыпалась. Я просыпаюсь и снова хочу заснуть, но каждый раз в конце концов с ужасом вспоминаю, где я нахожусь, как я сюда попала и кто я такая теперь.

Наконец я открываю глаза, спать больше не хочется. В комнате стало чуть светлее. За окном всю ночь горел уличный фонарь, высвечивая белесую сеточку тюля на узком окне. Теперь он погас. Свет за окном стал грязно-розовым, потом ядовито-желтым, начиная с подоконника, он залил понемногу всю комнату. А вместе с ним пришли звуки: поначалу слабые, еле слышные, нарастающие в сбивчивом крещендо — кукареканье петухов, свистки и звон колоколов, собачий лай, детский плач, сердитые окрики, покашливание, покряхтывание, топот ног, бесконечный стук копыт и скрип колес. Все выше, выше поднимались они из самой утробы Лондона. Сейчас шесть или семь часов. Миссис Саксби спит рядом со мной, но я окончательно проснулась, мне плохо, тошно. Я встаю с постели и, хотя на дворе май и здесь теплее, чем в «Терновнике», дрожу от холода. На руках у меня перчатки, но одежду, обувь и кожаную сумку миссис Саксби заперла в сундук: «На тот случай, дорогая, если вы проснетесь ночью, по забывчивости подумаете, что вы у себя дома, оденетесь, выйдете на улицу и заблудитесь». Мне вспомнились эти ее слова сейчас, хотя голова моя как в дурмане и меня мутит от слабости. Куда она положила ключи? Где ключ от комнаты? Меня опять пробирает дрожь, тошнота подступает к горлу, но мысли мои предельно ясны. Я должна выбраться отсюда. Я должна бежать! Должна бежать из Лондона — куда угодно, хоть в «Терновник» . Я должна раздобыть денег. Я должна — и это самая ясная и главная мысль, — я должна выручить Сью! Миссис Саксби ровно и тяжко дышит во сне. Куда она могла положить ключи? Ее платье висит на ширме. Я тихонько подкрадываюсь к нему и ощупываю карманы юбки. Пусто. Оглядываю полки, смотрю на комоде, над камином — ключей нет, но, наверное, есть много мест, куда она могла их спрятать.

Она шевельнулась — не проснулась, нет, только голову чуть повернула, и мне кажется, я догадалась — кажется, я начинаю вспоминать... Ключи у нее под подушкой: я помню, как она воровато сунула туда руку, как приглушенно звякнул металл. Я делаю шаг. Рот у нее приоткрыт, седые космы волос разметались по лицу. Я делаю еще один шаг — скрипит половица. Я уже совсем рядом, но чего-то жду, собираюсь с силами, потом быстро запускаю руку под подушку и медленно, осторожно пытаюсь нащупать ключи.

Она открывает глаза. Хватает меня за руку и улыбается. Закашлялась.