— ... И у самой двери остановилась. Смотрит на меня, я понимаю, что у нее на уме, и сердце мое холодеет. «Нет, нельзя!» — говорю я. «Почему же? — отвечает она. — Вы же сами сказали, дочь мою воспитают как истинную леди. Почему бы не отдать вместо нее какую-нибудь бедную сиротку — бедняжка, конечно, тоже хлебнет горя! Но клянусь, что за это я отдам ей половину своего состояния, а Сьюзен получит другую половину. Она ее получит, если вы сейчас возьмете ее у меня и воспитаете честной и порядочной, и не станете рассказывать ей о наследстве, чтобы она росла в бедности и могла почувствовать, чего оно стоит! Разве у вас нет, — спрашивает, — какой-нибудь сиротки, которую мы могли бы отдать моему отцу вместо Сьюзен? Разве нет? Разве нет?! Ради всего святого, скажите, что есть! У меня в кармане платья пятьдесят фунтов. Я их вам отдам! Я вам еще больше пришлю, если только вы поможете мне и никто, ни одна живая душа, об этом не узнает!»

Если за окном и в комнате под нами кто-нибудь ходил, стучал, шумел, я бы все равно не услышала в тот момент. Взгляд мой прикован к лицу миссис Саксби.

— Да уж, просьба была та еще, — продолжает она, — та еще просьба. Что вы на это скажете, дорогая моя? Было над чем подумать. Дело нешуточное, к тому же времени в обрез. И я решилась и вот что ей сказала: «Оставьте деньги при себе. Оставьте себе свои пятьдесят фунтов. Мне они не нужны. А нужно мне вот что: папаша ваш — джентльмен, а джентльмены — хитрые бестии. Я пригляжу за вашей дочуркой, но вы напишете мне бумагу, в которой расскажете все, что намерены сделать, подпишете ее и запечатаете. И тогда бумага будет иметь законную силу». «Конечно, конечно! — говорит она не раздумывая. — Сейчас и напишу!» И мы спускаемся сюда, я приношу бумагу и чернила, и она записывает все как есть — все, о чем я вам уже говорила: что Сьюзен Лилли ее родная дочь, хоть ее и отдали мне, и что наследство нужно поделить, ну и так далее, — потом складывает записку, снимает с руки кольцо с печаткой — запечатать письмо — и сверху приписывает, что, мол, не вскрывать вплоть до того дня, когда ее дочери исполнится восемнадцать. Она хотела написать «двадцать один», но я быстро сообразила, и упредила ее, и сказала, что пусть будет восемнадцать: чтобы девочки узнали обо всем раньше, чем выйдут замуж. — Она улыбается. — Ей это понравилось. Она меня даже поблагодарила.

И не успела она запечатать письмо, как в тот же миг мистер Иббз снизу крикнул: карета подъехала, прямо у лавки остановилась, и в ней двое господ — старый и молодой, — выходят, а с ними здоровенный мужик с дубинкой. Ну, началось! Леди с криком скрывается в своей комнате, а мне остается только стоять и рвать на себе волосы. Иду к колыбелькам, беру на руки одного ребеночка — девочку, она почти такая же, как и дочка дамы, и, кажется, будет тоже светленькая, — несу его наверх и говорю: «Вот! Берите скорей и берегите ее! Ее зовут Мод — чем не имя для леди! Помните о своем обещании». «А вы — о своем!» — кричит мне бедняжка в ответ и целует свое родное дитя, и я забираю его и несу сюда, вниз, и укладываю в пустую колыбельку...

Она качает головой.

— Всего и делов-то! — говорит. — Минута — и все было сделано. Все было сделано, пока молотили в наружную дверь. «Где она? — кричат. — Мы знаем, что вы ее прячете!» Их было не остановить. Мистер Иббз открыл им, они ворвались в дом как бешеные псы, увидели меня и сбили с ног, я падаю, потом вижу: папаша волочит нашу даму вниз по лестнице, платье развевается, туфли на босу ногу, поперек щеки — след от удара, братец-то ее ходил с тросточкой, и на руках у нее — вы, милая девочка. Никто и не задумался, а ее ли это дочь. С чего бы? Вот и все. Она только и успела быстро переглянуться со мной, пока отец тащил ее вниз, и больше ничего, хотя, я думаю, смотрела на меня из кареты. Но вот жалела ли она о том, что сделала, этого я вам сказать не могу. Наверное, она часто думала о Сью, но не чаще... в общем, не чаще, чем положено.

Она, моргнув, отворачивается. Стакан с бренди поставила на кровать рядом со мной. Руки крепко стиснуты, нога в тапке выбивает дробь.

Я закрываю глаза руками. Все молчат. Молчание затягивается. Миссис Саксби придвигается ко мне.

— Милая девочка, — воркует она, — что ж вы не скажете нам ничего? — Дотрагивается до моих волос. Но я по-прежнему молчу и не двигаюсь. Рука ее безвольно падает. — Боюсь, вы приняли все это слишком близко к сердцу, — говорит она. Может, при этом она сделала какой-то знак Ричарду, потому что он подходит и садится передо мной на корточки.

— Понимаете ли вы, Мод. — Он пытается заглянуть мне в глаза, — о чем миссис Саксби вам рассказала? Одна девочка стала другой. Ваша мать вовсе не была вашей матерью, а дядя не был вам дядей. И жили вы не так, как полагалось вам от рождения, вы жили жизнью Сью, а Сью — вашей...

Говорят, перед мысленным взором умирающих с невероятной быстротой проносится вдруг вся жизнь. И пока Ричард говорит, я вижу: сумасшедший дом, свою деревянную палочку, тесные платья, что носила в «Терновнике», тяжелые бусы в шелковой оплетке, глаза дяди за очками и книги, книги... Видение вспыхнуло и погасло, словно и не бывало, бесполезное, никчемное, как отблеск монетки в мутной воде. Я вздрагиваю, и Ричард вздыхает. Миссис Саксби качает головой. Но когда я отняла руки от лица, оба отшатнулись. Я не плачу, нет, хотя они надеялись увидеть слезы. Я смеюсь — меня разбирает дикий смех, — и вид мой, должно быть, ужасен.

— О, ну тогда, — кажется, говорю я им, — тогда все замечательно! Как раз об этом я мечтала! Что вы так смотрите? Чему удивляетесь? Думаете, перед вами сидит юная девушка? Нет, ее нет! Она утонула! Она теперь глубоко на дне. Думаете, у нее есть руки и ноги, с кожей и плотью, как у людей? И волосы, думаете, есть у нее? Нет, есть лишь кости, белые обглоданные кости! Белые, как лист бумаги! Она страница, с которой стерли все буквы и строчки...

Я пытаюсь перевести дух, но рот у меня словно полон воды, я втягиваю ртом воздух, а он не идет. Я открываю рот, как рыба, снова пытаюсь глотнуть воздуха. Ричард стоит и смотрит.

— Не надо нам припадков, Мод, — говорит он, скривившись. — Вспомните: на это у вас теперь нет никакого права.

— Нет, есть! У меня есть право на все, что угодно!

— Дорогая моя! — Миссис Саксби подхватила свой стакан со спиртным и теперь сует его мне под нос. — Милая девочка...

Но меня всю трясет от смеха — жуткого смеха, — я дергаюсь, как рыба, попавшаяся на крючок. Слышу, как Ричард ругается. Потом вижу, как он подходит к моей сумке и роется в ней, достает пузырек с лекарством — накапывает три капли в стакан с бренди, потом обхватывает мою голову и прижимает стакан к моим губам. Я пробую жидкость, залпом глотаю и, закашлявшись, зажимаю руками рот. Во рту у меня все онемело. Я снова закрываю глаза. Не знаю, сколько времени я так сижу, только вдруг чувствую, под щекой у меня колючее покрывало. Я, должно быть, упала на кровать. Я лежу, все еще изредка подергиваясь, словно бы от смеха, и опять Ричард с миссис Саксби стоят в отдалении и молча наблюдают за мной.

Наконец они подходят ближе.

— Ну как, — интересуется миссис Саксби, — вам получше, деточка?

Я не отвечаю ей.

Она спрашивает Ричарда:

— Может, нам лучше уйти, пусть поспит?

— Еще чего — поспит! — отвечает он. — Небось, она все еще думает, что мы привели ее сюда отдыхать и радоваться жизни. — Он подходит ближе и похлопывает меня по щеке. — Ну-ка откройте глаза, — говорит.

Я отвечаю:

— У меня нет глаз. Откуда? Вы отняли их у меня.

Он щиплет меня за веко.

— Да разлепите вы глаза, черт побери! — говорит. — Так-то лучше. Ну а теперь вам еще кое-что предстоит узнать — самую малость, а потом спите себе спокойно. Слушайте меня. Слушайте! Не спрашивайте чем — я отрежу ваши чертовы уши, только задайте такой вопрос. Так. Теперь я вижу, что вы слушаете. А чувствовать способны? — И бьет меня наотмашь. — Очень хорошо.

Но удар его не так силен, каким мог бы быть: миссис Саксби успела перехватить его руку.

— Джентльмен! — говорит она, и лицо ее делается суровым. — Это лишнее. Никто вас не просил. Успокойтесь, ладно? Вы, небось, ушибли ее. О, моя милая...

Она дотрагивается до моего лица.