На темные круги теперь заявляется столько народу, что пришлось поставить у дверей Дженни: когда мест уже нет, она принимает карточки и просит гостей пожаловать на другой вечер. В основном приходят дамы, правда, некоторые с мужчинами. Питер предпочитает дам. Он среди них разгуливает, дает подержать свою руку и потрогать бороду. Разрешает поднести огонь к папиросе.

— Мать честная, ну и красотка! — говорит Питер. — По эту сторону рая я таких еще не видал!

Ну и все в таком роде, а дамы хохочут и отвечают:

— Ах ты, проказник!

Они полагают, что его поцелуи не считаются. Мужчин Питер дразнит. Возьмет и скажет кому- нибудь:

— Я видел, как на прошлой неделе ты заскакивал к одной милашке. Уж больно ей твои цветочки понравились. — Потом взглянет на супругу господина и добавит: — Понятно, откуда ветер дует. Все, умолкаю. Я — малый, который умеет хранить секреты!

Сегодня в круге был один господин в шелковом цилиндре, мистер Харви. Питер забралу него цилиндр, напялил себе на голову и стал расхаживать по гостиной.

— Экий я нынче щеголь! — приговаривал он. — Зовите меня Питер Квик с Сэвил-роу.¹⁵ Ох, видели бы меня дружки-духи!

— Можете взять цилиндр себе, — сказал мистер Харви.

— Ой, правда? — понарошку обрадовался Питер, а сам зашел ко мне в будуар и, показав шляпу, прошептал: — Чего мне с этим делать-то? Может, засунуть в ночной горшок миссис Бринк?

Я так прыснула, что все услышали.

— Питер меня смешит! — крикнула я.

Конечно, после сеанса будуар обыскали, но он был совершенно пуст, и все стали покачивать головами, представляя, как на том свете Питер разгуливает в цилиндре мистера Харви. Потом шляпа нашлась. Со сломанными полями и пробитой тульей, она висела в прихожей на крючке для картины. Наверное, это слишком твердый предмет, чтобы транспортировать его через сферы, сказал мистер Харви, но Питер отважно предпринял попытку. Мистер Харви держал шляпу, точно она была из стекла, и обещал поместить ее в футляр как спиритический трофей.

Потом Рут мне сказала, что цилиндр вовсе не с Сэвил-роу, а от какого-то дешевого портного в Бейсуотер. Пусть мистер Харви выставляется богачом, но вкус к цилиндрам у него паршивый.

Близится полночь, чертовски холодно и промозгло, я устала и оглушена хлоралом, но дом затих, и надо сделать эту запись. Меня опять навестили, а может, подали знак духи Селины. Где же мне об этом рассказать, как не здесь?

Все произошло, пока я была в Гарден-Корт. Я уехала утром и просидела там до трех; вернувшись, я, как всегда, сразу прошла к себе и тотчас поняла: в комнате что-то трогали, убрали или разбили. В потемках я ничего не видела, но чувствовала — что-то не так. Первой ужасной мыслью было, что мать нашла и прочла этот дневник, лежавший на столе.

Оказалось, дневник здесь ни при чем, я сделала еще шаг и все увидела. Цветы в вазе, которую с каминной полки перенесли на стол. Цветы апельсина — зимой в Англии!

Сразу подойти к ним я не смогла. Так и стояла, не сняв накидку и сжимая в кулаке перчатки. Горел камин, в теплом воздухе плавал цветочный аромат — вероятно, его-то я и уловила, когда вошла. Теперь же меня пробрала дрожь. Селина хотела сделать мне приятное, подумала я, но только испугала... Из-за этих цветов я ее боюсь!

Затем пришла мысль: какая же ты дура! Это вроде папиных шляп на полке. Наверняка цветы от Присциллы. Она прислала их из Италии... Вот тогда я подошла к столу и взяла вазу. Всего лишь подарок от Прис, думала я, всего лишь от нее... И остро, как перед тем страх, кольнуло разочарование.

Но сомнение все же осталось. Нужно удостовериться, решила я. Опустив вазу на стол, я звонком вызвала Эллис и расхаживала по комнате, дожидаясь стука в дверь. Однако Эллис не появилась — пришла Вайгерс; казалось, ее лошадиное лицо вытянулось и побледнело еще больше, рукава платья были закатаны до локтя. Эллис накрывает к обеду стол, сказала горничная, на вызов могла откликнуться только она либо кухарка. Ничего, и она сгодится, сказала я.

— Кто принес эти цветы?

Вайгерс тупо уставилась на вазу, а затем на меня.

— Простите, мисс?

Цветы! Их не было, когда я уходила. Кто-то принес их в дом и поставил в майоликовую вазу. Кто — она? Нет. Она весь день была дома? Весь день. Значит, приходил почтальон с посылками. От кого они? Из Италии? От моей сестры, мисс Присциллы, то есть миссис Барклей?

Вайгерс не знала.

Да хоть что-нибудь она знает? Я велела привести Эллис. Вайгерс быстренько за ней сбегала, и обе, моргая, стояли в дверях, пока я моталась по комнате, тыча пальцем в вазу. Цветы! Цветы! Кто принес их в мою комнату и поставил в вазу? Кто принял посылку от сестры?

— Какую посылку, мисс? Никаких посылок не было.

— Сестра ничего не присылала?

— Никто ничего.

Тут мне опять стало страшно. Я прижала руку к губам, и, думаю, Эллис заметила, как дрожат мои пальцы. Убрать ли цветы, спросила она, а я не знала, не знала, что ответить и как поступить. Эллис с Вайгерс ждали, я стояла в растерянности, а потом внизу хлопнула дверь и послышался шорох материных юбок.

— Эллис! Ты где? — Мать трезвонила в колокольчик.

— Ладно, ничего не надо! — поспешно сказала я. — Оставьте цветы и уходите, обе!

Но мать меня опередила. Она вышла в холл и увидела служанок возле моей двери.

— В чем дело, Эллис? Маргарет, ты вернулась?

На лестнице раздались ее шаги. Эллис повернулась ко мне спиной, и я услышала ее доклад: тут вот мисс Маргарет спрашивает про цветы, мэм, — а потом снова голос матери: цветы? какие еще цветы?

— Пустяки, мама! — крикнула я. Горничные все еще топтались в дверях, и я прошипела: — Ну же, уходите!

Но мать уже поднялась и перекрыла им дорогу. Она посмотрела на меня и перевела взгляд на стол: ах, какие милые цветочки! Потом она снова на меня взглянула. Что случилось? Почему я такая бледная? Отчего здесь так темно? По ее приказу Вайгерс подожгла в камине лучинку и запалила светильник.

Ничего не случилось, сказала я. Просто я ошиблась и зря обеспокоила горничных.

Ошиблась? В чем?

— Эллис, отвечай!

— Мисс Маргарет говорит, что не знает, откуда взялись цветы, мэм.

— Не знает? Маргарет, как ты можешь не знать?

Да знаю, ответила я, просто запамятовала. Это... это я принесла цветы. Я смотрела в сторону, но чувствовала царапающий взгляд матери. Она что-то шепнула горничным, и те моментально исчезли, а сама вошла в комнату, притворив за собой дверь. Я вздрогнула — обычно мать заходила ко мне лишь вечером. Что означает этот вздор? — спросила она. Никакой не вздор, сказала я, избегая ее взгляда, просто глупое недоразумение. Она может заниматься своими делами. А мне нужно разуться и переменить платье. Я обогнула мать и, вешая накидку, уронила перчатки, подняла их и снова уронила.

Что значит — недоразумение? — наседала мать. Как можно забыть, что купила цветы? О чем я думаю? И потом, так терять себя перед горничными...

Ничего я себя не теряла, ответила я, но сама слышала, как дрожит мой голос. Мать подошла ближе.