необычно тихо. В конце коридора нас встретила миссис Притти, которая скатывала рукава и промокала взмокшую верхнюю губу, словно только что сошла с борцовского ковра. Увидев меня, надзирательница одобрительно кивнула.

— Пришли взглянуть на кавардак, мэм? Да уж, такое — хе-хе — не часто увидишь! — Она сделала приглашающий жест, и мы проследовали к камере с распахнутой решеткой. — Берегите юбки, дамы, — предупредила надзирательница, когда мы с мисс Хэксби приблизились к порогу. — Чертовка опрокинула парашу...

Вечером я попыталась описать состояние камеры Хелен и Стивену; они качали головами, но я видела, что мой рассказ их не сильно впечатлил.

— Если камеры и без того убоги, что такого особенного можно в них натворить? — только и спросила Хелен.

Они не могли вообразить того, что сегодня видела я. Зрелище напоминало каморку в аду, нет, скорее закуток в мозгу эпилептика после припадка.

— Поразительная ловкость, — тихо сказала мисс Хэксби, когда мы вошли в камеру и огляделись. — Посмотрите: железный ставень на окне содран, чтобы разбить стекло. Сорвана газовая труба — видите, пришлось заткнуть ветошью, чтобы не отравились другие заключенные. Одеяло не просто разорвано, а изодрано в клочья. Причем зубами. Случалось, мы находили выломанные в ярости зубы...

Она казалась риэлтором, но только с перечнем ущерба, и будто ставила галочки, помечая каждую зловещую деталь. Дубовая кровать разбита в щепки; на массивной деревянной двери вмятины и сколы от ударов ногами; тюремные правила сорваны со стены и растоптаны; и самый ужас (от чего побледнела Хелен): Библия сунута в грязное месиво на дне перевернутого отхожего ведра. Дотошный подсчет ущерба, проводимый занудливым шепотом, длился нескончаемо; когда я обычным тоном задала какой-то вопрос, мисс Хэксби прижала палец к губам:

— Тс-с! Громко говорить нельзя. — Она боялась, что другие узницы возьмут сей разгром за образец.

Наконец они с миссис Притти отошли в сторону, чтобы решить с уборкой камеры. Затем мисс Хэксби вынула часы и спросила:

— Сколько уже Джекобс сидит в темной?

Почти час, ответила мисс Ридли.

— Что ж, пора ее навестить. — Помявшись, мисс Хэксби осведомилась, не желаю ли я пойти с ними. Мне интересно взглянуть на темную?

Я-то думала, что уже не раз обошла весь корпус, но о существовании темной никто не упоминал. Темная? А что это?

В тюрьму я приехала в начале пятого; пока мы изучали разгром камеры, в коридорах стемнело. Я все еще не привыкла к густоте тюремного вечера и мертвенному свету газовых рожков; затихший корпус вдруг показался абсолютно незнакомым. Путь, которым вели меня надзирательницы, я тоже не узнавала: как ни странно, мы вышли из жилой зоны и направились к центральной башне, а потом винтовыми лестницами и пандусами спустились вниз, где солоноватый воздух стал еще холоднее и прогорклей, и я решила, что мы уже под землей, а может, и под самой Темзой. Наконец коридор чуть расширился, и я увидела ряд старинных деревянных дверей с весьма низкими притолоками. Мисс Хэксби остановилась у первой двери; по кивку начальницы мисс Ридли ее отперла и с лампой прошла внутрь.

— Раз уж мы здесь, ознакомьтесь, — сказала мисс Хэксби, когда мы вошли следом. — Тут наша кандальная, где мы храним наручники, жакеты и прочее.

Она кивнула на стены, вид которых меня ужаснул: грубые, без всякой побелки камни блестели от сырости. Каждая стена была густо увешана железяками: кольцами, цепями, кандалами и другими безымянными замысловатыми приспособлениями, о назначении которых я могла лишь с содроганием догадываться.

Видимо, мисс Хэксби заметила мой испуг, ибо одарила меня безрадостной улыбкой.

— Большинство этих орудий применялось на заре Миллбанка, и сейчас висит здесь исключительно в виде экспонатов, — сказала она. — Однако, заметьте, все чистое и хорошо смазано; никогда не знаешь — вдруг в наших стенах объявится столь злобный экземпляр, что они вновь понадобятся! Вот наручники, эти — для девочек; гляньте, какие изящные, прямо дамские браслеты! Вот кляпы, — (кожаные ленты с пробитой в них дырочкой, чтобы узница дышала, но «не орала»), — а вот путы-треноги. — Последние, сообщила мисс Хэксби, применялись только к женщинам, и никогда — к мужчинам. — Мы их используем, чтобы унять заключенную, которой вздумалось — что бывает частенько! — валяться на полу и дубасить ногами в дверь. Понимаете, как держит тренога? Вот эта вязка притягивает лодыжку к бедру, а этой связывают руки. Строптивица может стоять лишь на коленях, и тогда приходится кормить ее с ложечки. Бунтарки скоро устают и вновь становятся смирными.

Я потрогала до блеска затертый ремешок треноги, на котором отчетливо виднелся потемневший рубчик от пряжки. Часто ли используются подобные штуки? — спросила я. По мере необходимости, ответила мисс Хэксби, раз пять-шесть в год.

— Верно, мисс Ридли?

Та кивнула.

— Однако нам вполне хватает нашего главного орудия усмирения — жакета, — продолжила мисс Хэксби. — Вот, взгляните.

Она подошла к шкафу и достала две тяжелые парусиновые штуковины, столь грубые и бесформенные, что поначалу я приняла их за мешки. Одну она передала мисс Ридли, а другую приложила к себе, будто перед зеркалом примеряла платье. И тогда я разглядела нечто вроде грубо скроенной кофты, у которой на рукавах и поясе вместо тесьмы или бантов были ремни.

— Мы надеваем это на заключенных, чтобы не рвали на себе одежду. Посмотрите на застежки. — Вместо пряжек здесь были прочные латунные закрутки. — У нас есть ключи, которыми можно затянуть накрепко. А вот у мисс Ридли смирительный жакет.

Та встряхнула свою кофту с непомерно длинными рукавами из черной как смола кожи; они были зашиты и оканчивались ремнями, на которых от частого употребления тоже виднелись отметины пряжек. Я почувствовала, как в перчатках взмокли мои руки. От воспоминания они потеют и сейчас, хотя ночью довольно свежо.

Надзирательницы аккуратно все сложили на место, и мы, покинув эту жуткую комнату, двинулись дальше, пока не достигли низкой каменной арки. Дальше проход сузился настолько, что наши юбки чиркали по стенам. Здесь уже не было газовых рожков, и лишь в единственном настенном канделябре горела свеча, которую мисс Хэксби вынула, чтобы, прикрывая рукой пламя, пляшущее от просоленного подземного ветерка, освещать нам путь. Я огляделась. До сих пор я понятия не имела, что в Миллбанке или вообще где-нибудь на свете есть подобное место. По спине пробежал холодок ужаса. «Меня хотят убить!» — подумала я. Они унесут свечу и бросят меня здесь, чтобы я одна вслепую, ощупью выбиралась на свет или сошла с ума!

Тут мы достигли коридорчика, где было четыре двери, и мисс Хэксби остановилась перед первой. В колеблющемся свете свечи мисс Ридли возилась с ключами на ремне.

Отперев замок, она ухватилась за дверь, но вопреки ожиданиям не распахнула ее, а медленно оттянула, и я разглядела, что толстая створка обита соломой, заглушающей брань и вопли узницы. Та, разумеется, услышала, что дверь открылась. Внезапно раздался сильный удар, жутко прозвучавший в этом сумеречном и тихом крохотном пространстве, потом еще один, а за ним — крик:

— Сука! Пришла полюбоваться, как я здесь гнию? Будь я проклята, если не удавлюсь, когда ты уйдешь!

Отведя обитую дверь, мисс Ридли дернула щеколду заслонки на второй деревянной двери. Открылось зарешеченное окошко. За ним была тьма, густая и непроглядная, что называется, хоть глаз коли. Я вглядывалась так, что заломило в висках. Крики смолкли; казалось, в камере ничто не шелохнется, но вдруг из непостижимого мрака вынырнуло лицо, прижавшееся к прутьям решетки. Ужасное лицо: белое, мокрое от пота, в ссадинах; на губах запеклись кровь и пена, безумные глаза щурились от хилого света нашей свечи. Мисс Хэксби вздрогнула, а я отпрянула, но лицо повернулось ко мне и рявкнуло:

— Чего уставилась, зараза?