Когда я к ней вышла, она плакала.

— Не надо плакать, — сказала я. — Неужели вы не рады?

Это слезы радости, ответила миссис Бринк. Потом звонком вызвала Рут и сказала:

— Сегодня здесь произошло невероятное. Я видела свою мать в сияющем одеянии, она подала мне знак.

Рут поверила, ибо гостиная выглядела необычно, в ней странно пахло чудными благовониями.

— Стало быть, здесь точно побывали ангелы, — сказала горничная. — Всем известно: когда ангелы посещают круг, они приносят ароматы.

Я никогда об этом не слыхала, но Рут кивнула и потрогала свои губы.

— Так оно и есть. Духи прыскают благовониями изо рта.

Две недели мы совсем не выходили из дома, били баклуши и только ждали наступления темноты, безболезненной для духов. Я предупредила миссис Бринк, что не следует ожидать появления матери каждый вечер, иногда можно увидеть одно лицо или белую руку. Она это понимает, но каждый вечер беснуется и, привлекая меня к себе, говорит:

— О, приди! Подойди ближе! Ты меня узнаешь? Поцелуй меня!

Однако три вечера назад, когда ее наконец поцеловали, она вскрикнула и схватилась за грудь, перепугав меня чуть не до смерти. Я вышла из транса, но рядом уже была Рут, которая прибежала в гостиную и зажгла лампу.

— Вот так и знала, что этим кончится, — сказала горничная. — Бедняжка слишком долго ждала и теперь не может с собой совладать.

Миссис Бринк приняла от нее нюхательную соль и немного успокоилась.

— В следующий раз такого не повторится, — сказала она. — Я приготовлюсь. Только будь рядом, Рут. Если ты будешь со мной и дашь свою крепкую руку, я не испугаюсь.

Рут согласилась. В тот вечер мы не повторяли попыток, но теперь, когда я покидаю себя, Рут сидит рядом с миссис Бринк и наблюдает.

— Ты видишь? — спрашивает ее миссис Бринк. — Видишь мою мамочку?

— Вижу, мэм, — отвечает Рут. — Вижу.

Но затем миссис Бринк, похоже, забывает о горничной. Она берет обе руки матери в свои ладони и спрашивает:

— Марджери хорошая?

— Хорошая, очень хорошая, — отвечает ей мать. — Потому-то я к ней и пришла.

— А насколько хорошая? На десять поцелуев или на двадцать?

— Она достойна тридцати поцелуев, — говорит матушка и закрывает ей глаза, а я склоняюсь к ней и целую — только в глаза, щеки и никогда в губы.

Получив свои 30 поцелуев, она вздыхает, обнимает меня и кладет голову на грудь своей матери. Сидит так с полчаса, отчего на моем платье взмокает газовая вставка, и потом говорит:

— Теперь Марджери счастлива. — Или: — Теперь Марджери полна.

Все это время Рут сидит и смотрит. Но до меня не дотрагивается. Я предупредила, что никто не должен касаться духа, кроме миссис Бринк, поскольку это ее дух, который приходит к ней. Рут только смотрит своими черными глазищами.

Когда я полностью прихожу в себя, она провожает меня в мою комнату и раздевает. Рут говорит, что я не должна возиться с собственной одеждой, мол, даме это не подобает. Она снимает с меня платье, расправляет его, потом стаскивает мои ботинки, а затем усаживает меня на стул и расчесывает мои волосы.

— Красавицы любят, чтобы им расчесывали волосы, уж я-то знаю, — приговаривает она. — Гляньте-ка на мою ручищу. Расчешет от макушки до кончиков, и волосики лягут гладко, что твоя вода или шелк. — Свои иссиня-черные волосы она прячет под чепцом, из-под которого иногда выглядывает белый пробор, прямой как стрела.

Сегодня Рут меня расчесывала, и я заплакала.

— Чего это вы хнычете? — спросила она. Я объяснила, что щетка дергает волосы. — Надо же, плакать из-за щетки! — засмеялась Рут и стала расчесывать еще усерднее. Она сказала, что сделает 100 расчесов, и велела мне считать.

Затем отложила щетку и подвела меня к зеркалу. Рут поднесла руку к моим волосам, отчего они с треском взлетели к ее ладони. Я перестала плакать, а Рут разглядывала меня и говорила:

— Ну разве вы не красавица, мисс Дауэс? Кто скажет, что вы не истинная юная леди, отрада мужскому глазу?

Я ушла к себе, ибо внизу жуткая суета. С каждым днем, что приближает нас к свадьбе Прис, безумство планов и заказов получает какое-нибудь новое добавление: вчера — белошвейки, позавчера — поварихи и парикмахерши. Глаза б мои не смотрели! Я уже сказала, что велю Эллис причесать меня, как обычно, и не изменю своим серым платьям и черным пальто, хотя согласилась на юбки поуже. Конечно, мать бранится. Да так — будто булавками плюется. Если под рукой нет меня, достается Эллис или Вайгерс и даже Гулливеру — сестриному попугаю. В ответ бедняга свистит и тщетно колотит подрезанными крыльями.

А посреди всего этого восседает Прис, безмятежная, точно кораблик в оке бури. Она решила оберегать свою внешность, пока не закончен портрет. Как живописец, мистер Корнуоллис верен правде жизни, и сестра боится, что ее благоприобретенные тени и морщинки он перенесет на холст.

Уж лучше навестить узниц Миллбанка, нежели маяться с Присцилллой. Уж лучше поговорить с Эллен Пауэр, чем слушать материно пиленье. Уж лучше повидать Селину, нежели ехать в Гарден-Корт к Хелен, которая тоже без конца говорит о свадьбе; до бедной узницы никому нет дела, словно она превратилась в изящную и холодную обитательницу Луны.

Так мне казалось до сегодняшнего дня; однако нынче я застала тюрьму в сумбуре, все заключенные и Селина были весьма расстроены.

— Неудачное время выбрали, мисс, — сказала надзирательница, дежурившая у входа. — Одна зэчка сорвалась и всполошила весь корпус.

Естественно, я подумала, что речь идет о побеге, но дежурная рассмеялась. Срывом здесь называют приступ буйства, который иногда охватывает узниц, заставляя их в ярости крушить свои камеры. Об этом мне поведала мисс Хэксби. Я встретила ее, когда они с мисс Ридли устало взбирались по башенной лестнице.

— Странная штука, этот срыв, он весьма характерен для женских тюрем, — сказала мисс Хэксби. Говорят, это действие инстинкта, она же знает одно: в какой-то момент отсидки припадок случается едва ли не с каждой ее подопечной. — Если женщина молода, сильна и решительна, она становится просто бешеной. Вопит и крушит все так, что не подойти, приходится звать мужчин. Грохот стоит по всей тюрьме, изо всех сил утихомириваешь зону. Если сорвалась одна, так и жди — кто-нибудь последует вдогонку. Просыпается дремавший зуд, и тогда бунтовщице нет удержу.

Мисс Хэксби потерла лицо. На этот раз сорвалась воровка Феба Джекобс из отряда «D». Они с мисс Ридли собирались оценить ущерб.

— Пойдете с нами глянуть на разгром? — спросила мисс Хэксби,

Наглухо закрытые камеры отряда «D», угрюмых обитательниц которых окружала зловонная духота с плавающими ворсинками, запомнились мне как самое жуткое место; сейчас здесь было еще мрачнее и