только масляные лампы и свечи. Мебель и убранство представляли собой странное, на мой взгляд, смешение. Стены, как у Дианы, без обоев, были, точно в мастерской, крашеные, неровно-голубые; оживляли их только два календаря, за этот и предыдущий год, и две или три скучные гравюры. На полу лежало два коврика, один старый и изношенный, другой новый и яркий — грубой, судя по всему деревенской, работы. Мне подумалось, что такой мог бы соткать подслеповатый пастух где-нибудь на Гебридских островах, чтобы скоротать скучные зимние вечера. С каминной полки, как у моей матушки, свешивалась, подрагивая, шаль, на ней стояли безделушки, знакомые с детских лет: пыльная китайская пастушка, разбитая и неумело склеенная чашка, коралл под грязным полукруглым стеклом, блестящие каретные часы: такие украшали дома всех моих знакомых и родных. Были и другие, не столь обычные вещицы: мятая открытка с изображением работающих людей и словами «Докерский шестипенсовик и забастовка докеров»; восточный идол, несколько потускневший; цветная гравюра — мужчина и женщина в спецовках, правые руки сцеплены, левые держат надутый ветром транспарант «Сила в единстве!».

Все это не особенно меня заинтересовало. Я перевела взгляд на нишу рядом с камином, где помещались самодельные полки, буквально ломившиеся от книг и журналов. Подборка была очень пыльная и тоже очень смешанная. Изрядный запас классиков за шиллинг — Лонгфелло, Диккенс и прочее подобное — был дополнен парой дешевых романчиков, но также и книгами о политике, а еще двумя-тремя томиками недурной поэзии. По меньшей мере один из них («Листья травы» Уолта Уитмена) я видела на книжных полках Дианы на Фелисити-Плейс. Как-то от нечего делать я попробовала его почитать и нашла ужасно скучным.

Полки и их содержимое заняли меня ненадолго; вскоре я обратила внимание на две картины, которые свисали с перил. Первая представляла собой семейный портрет, какие они всегда бывают: принужденные позы, странные лица, интригующая загадочность. Прежде всего я стала искать Флоренс и нашла: лет, наверное, пятнадцати, свеженькая, пухлая и серьезная, она сидела между светловолосой дамой и девочкой помладше и потемнее, которая обещала в скором времени расцвести в привлекательную барменшу (сестра — предположила я). За ними стояли три мальчика: Ральф (за вычетом морских бакенбард) в высоченном воротничке, очень похожий на него парнишка постарше и еще один, старший из всех. Отца не было.

Второй портрет оказался художественной открыткой в большой раме для картины; на отогнутом уголке открытки виднелся фрагмент выцветшей надписи. Изображал он женщину с густыми бровями и растрепанными волосами: она смотрела строго и сидела прямо, словно проглотила аршин. Я предположила в ней подросшую сестру с первого портрета, но, может, это была подруга Флоренс, двоюродная сестра или кто-нибудь еще. Я склонилась, разглядывая рукописный текст на обратной стороне, но отогнутый уголок был слишком маленький, а я была не настолько заинтригована, чтобы взять картинку в руки. Тут закипела вода на плите, и я поспешила в кухню.

Я нашла жестяной тазик, чтобы помыться, и кусок зеленого кухонного мыла. Полотенца не было, воспользоваться кухонным я не решилась и поэтому приплясывала перед плитой, пока не обсохла достаточно, чтобы влезть обратно в грязные нижние юбки. Не без вздоха я вспомнила красивую ванную Дианы и шкафчик с кремами — ими я могла баловаться часами. При всем том было чудесно снова почувствовать себя чистой; когда же я причесалась, привела в порядок лицо (втерла в синяк чуточку уксуса и муки), счистила с юбок пыль, погладила их и наконец надела, мне стало тепло и без всякой разумной причины — весело. Я заглянула в гостиную (ее отделял от кухни какой-то десяток ступенек), немного постояла там и вернулась в кухню. Мне подумалось, что в этом доме очень уютно, правда — как я заметила, не совсем чисто. Коврики давно пора было выбить. Плинтусы не чистили лет сто. На полках, картинах лежал слой пыли, как и на закопченной каминной полке. Будь это мой дом, подумала я, он бы сиял как начищенная монета.

Тут мне пришла в голову удивительная мысль. Я кинулась в гостиную и посмотрела на часы. С ухода Флоренс не прошло и часа; до пяти ни ее, ни Ральфа можно было не ждать (так я предположила). У меня в распоряжении оставалось полных восемь часов — то есть немного меньше, если я хотела до темноты снять себе меблированную комнату или получить место в общежитии. Много ли можно успеть, посвятив уборке восемь часов? Об этом я не имела понятия: с домашней работой матушке обычно помогала Элис, мне прежде вовсе не приходилось наводить в доме порядок, этим в последнее время занимались слуги. Но на меня напало желание вычистить это жилище — дом, где я, пусть недолгое время, ощущала такое довольство. Это будет что-то вроде прощального подарка Ральфу и Флоренс. Я сравнивала себя с девушкой из сказки, которая прибирается в избушке гномов или в пещере разбойников, пока их нет дома.

Думается, никогда в жизни я не работала усерднее, чем в тот день; размышляя о тогдашних трудах, я задаю себе вопрос: а не подвергла ли я тогда чистке свою запятнанную душу? Для начала я разожгла пожарче плиту, чтобы согреть еще воды. Тут обнаружилось, что в доме кончилась вода, и мне пришлось хромать с двумя большущими ведрами по Куилтер-стрит в поисках колонки, а там пристроиться в конец очереди и вместе с другими женщинами стоять добрых полчаса, пока не получила доступ к крану (вода оттуда еле сочилась и время от времени начинала фыркать и брызгаться). Женщины не скрывали любопытства, разглядывая прежде всего мой глаз и особенно голову: вместо своей мокрой шляпки я надела шапку Ральфа, а из-под нее выглядывали стриженые волосы и подбритая шея. Но держались они вполне дружелюбно. Одна или две, видевшие, из какого дома я вышла, спросили, не квартирую ли я у Баннеров, и я ответила, что просто зашла мимоходом. Они как будто удовлетворились этим объяснением, словно их края были самым проходным местом в Лондоне.

Приковыляв с ведрами домой, я поставила их на плиту и облачилась в большой жесткий передник, который нашла на двери в кладовке. Прежде всего я протерла влажной тряпкой все грязные, потускневшие вещи, потом вымыла окно и плинтусы. Коврики я вынесла во двор, развесила на веревке для белья и колотила, пока у меня не заболела рука. Пока я этим занималась, из задней двери соседнего дома вышла женщина, как и я раскрасневшаяся, с закатанными рукавами. При виде меня она кивнула, я кивнула в ответ.

— Хорошее дело вы затеяли, Баннерам уборка не помешает, — сказала она.

Я улыбнулась, радуясь передышке, и стерла рукавом пот со лба и верхней губы.

— Что же они, известные грязнули?

— На нашей улице известные, — подтвердила женщина. — Все силы тратят на чужие дома, на свой уже не остается. В этом вся штука.

Говорила она, однако, вполне добродушно, явно не имея в виду, что Ральф и Флоренс любят вмешиваться в чужие дела. Я потерла натруженное плечо.

— А вы, наверное, новая квартирантка? — спросила она потом.

Я мотнула головой и повторила то же, что сказала другим соседкам: я просто зашла мимоходом. Как и они, моя собеседница приняла эти слова как само собой разумеющееся. Я снова принялась за ковры, соседка, немного за мной последив, молча вернулась в дом.

Покончив с ковриками, я вымела камин в гостиной и натерла его графитом, который нашла в кладовке. С тех пор как я уехала из родительского дома, мне ни разу не пришлось натирать графитом камин, но я помнила, что это несложно, потому что у Дианы тысячу раз наблюдала, как этим занималась Зена. На самом деле это оказалось мудрено, я провозилась целый час и веселости у меня приметно поубавилось. Тем не менее я не стала отдыхать, а подмела и почистила щеткой полы, вымыла плитку в кухне, плиту и наконец кухонное окно. Подняться наверх я не отважилась, но гостиную, кухню и даже уборную и двор довела до блеска: все гладкие поверхности засияли, краски заиграли, от пыли не осталось и следа.

Заключительным моим достижением стал порог, который я вымела, вымыла и оттерла мелом, так что он сравнялся белизной со всеми остальными порогами на улице, а мои руки, прежде черные от графита, от кончиков пальцев до локтей покрылись белыми полосами. Завершив работу, я, не вставая с колен, полюбовалась немного результатом и распрямила натруженную спину, разогретую настолько, что студеный январский ветер был мне нипочем. Тут из соседнего дома кто-то вышел, я подняла глаза и увидела маленькую девочку в потрепанном платье и не по размеру больших ботинках; она двигалась ко мне меленькими шажками, чтобы не расплескать кружку чаю.

— Мама сказала, вы небось совсем вымотались, и велела мне отнести вам чаю. — Она наклонила голову. — Но я должна подождать, пока вы выпьете, чтобы забрать потом кружку.

Чай был замутнен капелькой снятого молока и ужасно наслащен. Я выпила его быстро, девочка пока дрожала и топала ногами.

— Ты сегодня не в школе? — спросила я.

— Нет. Сегодня день стирки. Я должна присматривать за малышами, чтобы не путались под ногами у матери.

Разговаривая со мной, девочка все время разглядывала мою стриженую голову. У нее самой волосы были светлые; как когда-то у меня, они длинной небрежной косой спускались меж торчащих лопаток.

Было уже половина четвертого, и, вернувшись в кухню, чтобы отмыть грязные руки, я увидела, что в доме стало совсем темно. Я сняла передник, зажгла лампу; несколько минут ушло на то, чтобы осмотреть преобразившиеся помещения. Как они обрадуются — думала я по-детски. Как обрадуются… На душе у меня, однако, не было так весело, как шесть часов назад. Как мерк за окном день, так меркло во мне блаженство, когда я задумывалась о том, что пора отправляться на поиски собственной крыши над головой. Я взяла список, который оставила для меня Флоренс. Почерк был очень аккуратный, но на листе, где лежала усталая рука Флоренс, отпечатался испачканный чернилами палец.

Невыносимо было даже думать про предстоящий обход приютов, про комнату вроде той, где ночевали мы с Зеной. Еще часок в запасе имеется, решила я и вернулась к мыслям о том, как счастливы будут Ральф и Флоренс, когда придут домой и застанут чистоту и порядок. Еще больше воодушевила меня идея, что они будут счастливы вдвойне, если по возвращении обнаружат на плите горячий ужин. Запас еды в буфете вроде бы был невелик, но у меня имелись подаренные полкроны… Следовало, конечно, приберечь их на собственные нужды, но это меня не остановило. Я взяла монету оттуда, куда ее положила Флоренс (раньше я прикоснулась к ней лишь однажды, когда протирала это место тряпкой), и поковыляла по Куилтер-стрит к палаткам и тележкам на Хэкни- роуд.

Вернулась я через полчаса. С собой я несла хлеб, мясо и овощи, а кроме того — ананас (уж очень красиво он выглядел в тележке фруктовщика). Полтора года я питалась исключительно отбивными котлетами и рагу из дичи, pates[13] и засахаренными фруктами, но мне было известно одно блюдо, которое часто стряпала миссис Милн, из картофельного и капустного пюре, солонины и лука, — мы с Грейси облизывались, когда видели его на столе. Я подумала, что оно не такое уж мудреное и можно бы приготовить его для Ральфа и Флоренс.

Я поставила вариться картофель и капусту, жарила уже лук, но тут в дверь постучали. Я вздрогнула и немного растерялась. Полностью освоившись в доме, я готова была отозваться на стук, но имела ли я право?

Где кончается готовность помочь и начинается навязчивость? Я опустила взгляд на сковороду с луком, на свои закатанные рукава. Может, я уже перешагнула эту грань?

Пока я терялась в раздумьях, в дверь снова постучали. В этот раз я без колебаний шагнула прямиком к двери и открыла ее. На пороге стояла девушка — красивая девушка с темными волосами, покрытыми бархатным шотландским беретом. Увидев меня, она проговорила:

— О, выходит, Флорри еще не вернулась? — и скользнула взглядом по моим рукам, платью, глазу и наконец прическе.

— Мисс Баннер нет дома, — отозвалась я. — Я тут одна. — Я втянула носом воздух и, как мне показалось, уловила запах горелого лука. — Слушайте, у меня тут жарится на кухне. Не обессудьте… — Я ринулась в кухню спасать лук. К моему удивлению, сзади послышались шаги: девушка последовала за мной. Я