вздыхала, зевала или растирала себе затекшую шею; муж тогда бросал ей несколько сочувственных, ласковых слов. Однажды раскричался ребенок; Флоренс обернулась, но не двинулась с места; к младенцу безропотно отправился Ральф. Флоренс продолжала работать: писала, читала, сравнивала страницы, надписывала конверты… Она работала и дальше, когда Ральф, зевая, наконец встал, потянулся, коснулся губами ее щеки и вежливо пожелал нам обеим доброй ночи. Я тоже начата зевать и клевать носом — а Флоренс все работала. Лишь около одиннадцати она сдвинула бумаги в кучу и провела рукой по лицу. Заметив меня, она вздрогнула: похоже, за делами она совсем обо мне забыла.

Опомнившись, Флоренс покраснела, потом нахмурилась.

— Мне пора наверх, мисс Астли. Не возражаете, если я постелю вам здесь? Боюсь, другого места не найдется.

Я улыбнулась. Конечно, я не возражала, хотя немного удивилась про себя: по моим расчетам, наверху имелась пустая комната, так почему бы не отвести ее мне? Флоренс помогла мне составить вместе два кресла и пошла за подушкой, одеялом и простыней.

— У вас есть все, что нужно? — спросила она затем. — Уборная там сзади, вы знаете. Если захотите пить, в кладовке стоит кувшин с чистой водой. Ральф встанет в шесть или около того, я — в семь или раньше, если меня разбудит Сирил. Вам нужно будет уйти в восемь, вместе со мной.

Я поспешно кивнула. Мне не хотелось задумываться о предстоящем утре.

Наступило неловкое молчание. Вид у Флоренс был такой усталый и будничный, что у меня возникло нелепое желание, как Ральф, поцеловать ее на ночь. Этого я, разумеется, не сделала, но когда она, кивнув, повернулась к лестнице, я шагнула вперед:

— Просто выразить не могу, мисс Баннер, как я вам благодарна. Вы проявили столько доброты к едва знакомому человеку, а ваш муж, который меня совсем не знает, — и того больше.

Повернувшись ко мне, Флоренс растерянно замигала. Потом положила руку на спинку стула и улыбнулась странной улыбкой.

— Вы решили, что он мой муж?

На меня вдруг напало волнение, я помедлила.

— Ну да, я…

— Он мне не муж! Он мой брат.

Ее брат! Флоренс с улыбкой смотрела на мое растерянное лицо, потом засмеялась; на мгновение передо мной возникла та бойкая девушка, с которой я давным-давно разговаривала на Грин-стрит…

Но тут сверху донесся детский плач, мы обе подняли глаза, и к моим щекам прилила кровь. Флоренс это заметила и перестала улыбаться.

— Сирил не мой ребенок, хотя я называю его своим сыном, — поспешно объяснила она. — Его мать у нас квартировала, и мы взяли его к себе, когда она… нас покинула. Мы очень к нему привязались…

Она произнесла это неловко, и я заподозрила, что за сказанным что-то скрывается: быть может, мать ребенка попала в тюрьму, или он был сыном сестры, другой родственницы, возлюбленной Ральфа. Подобные истории часто случались в уитстейблских семьях; я не стала об этом задумываться. Я ответила кивком и тут же зевнула. Увидев это, Флоренс зевнула тоже.

— Доброй ночи, мисс Астли, — проговорила она, прикрывая зевающий рот.

Сейчас она нисколько не походила на девушку с Грин-стрит. Лицо у нее снова сделалось усталое и хуже прежнего некрасивое.

Я послушала, как Флоренс поднялась по лестнице, как наверху зашаркали шаги, и мне, разумеется, стало ясно, что она спит в одной комнате с ребенком. Потом я взяла лампу и отправилась в уборную. Двор был очень тесный, окруженный со всех сторон стенами и темными окнами. Я помедлила немного на стылых плитах, любуясь звездами и вдыхая незнакомые запахи Восточного Лондона, отдававшие немного рекой и немного капустой. В соседнем дворе что-то зашуршало, и я вздрогнула, опасаясь крыс. Но это были не крысы, а кролики: четверо кроликов в клетке; в свете моей лампы их глаза заблестели алмазным блеском.

Я заснула в нижних юбках, полулежа-полусидя между двумя креслами; кроме одеяла я для тепла положила сверху платье. На этом не слишком как будто удобном ложе мне было удивительно уютно, и я не стала предаваться вполне естественным невеселым раздумьям, а только зевала и радовалась, что под спиной у меня такие мягкие подушки, а рядом — тепло погасающего очага. За ночь я дважды просыпалась: в первый раз на улице раздались крики, в соседнем доме стукнула дверь и кто-то с грохотом стал шуровать в камине кочергой, во второй раз заплакал младенец в комнате Флоренс. Услышав в темноте этот плач, я содрогнулась: он напомнил мне жуткие ночи у миссис Вест, в тусклой комнате с окнами на Смитфилдский рынок. Впрочем, плач вскоре затих. Флоренс встала, пересекла комнату и вернулась в постель — надо полагать, с Сирилом. После этого он больше не давал о себе знать, я тоже притихла.

Наутро меня разбудил стук задней двери, часы показывали десять минут седьмого, и я поняла, что это ушел на работу Ральф. Вскоре послышались шаги наверху (это встала и оделась Флоренс) и уличный шум, на удивление близкий, я ведь привыкла к тихой вилле Дианы, где по утрам никто меня не тревожил.

Я лежала неподвижно, чувствуя, как меня потихоньку покидает ощущение довольства, испытанное ночью. Не хотелось вставать, смотреть в лицо дню, натягивать трущие ботинки, прощаться с Флоренс и влезать в шкуру одинокой девицы. Гостиную за ночь изрядно выстудило, мое импровизированное ложе осталось там единственным теплым местом. Натянув на голову одеяло, я испустила стон; от этого мне сделалось легче, и я застонала громче… Я замолкла, только когда стукнула дверь гостиной. Откинув с лица одеяло, я увидела Флоренс: она невесело разглядывала меня, щурясь в сумраке.

— Вам снова нехорошо? — спросила она.

Я помотала головой.

— Нет. Я просто… стонала.

Она отвела от меня взгляд.

— Ральф оставил заваренный чай. Принести вам?

— Да, пожалуйста.

— А потом… потом, к сожалению, вам нужно будет вставать.

— Конечно, — кивнула я. — Сейчас встану.

Но когда она вышла, я обнаружила, что встать все же не могу. Я могла только лежать. Мне отчаянно хотелось в туалет; я знала, что ужасно неприлично лежать вот так в кровати в чужой гостиной. Но я чувствовала себя так, словно ночью побывала на хирургическом столе, где у меня вынули все кости и заменили их свинцовыми. Я не могла ничего — могла только лежать…

Флоренс принесла мне чай, я выпила и снова легла. Было слышно, как Флоренс ходит по кухне, умывает ребенка; потом она вернулась и раздернула занавески — намек, что пора вставать.

— Уже четверть восьмого, мисс Астли, — сказала она. — Мне нужно отнести Сирила к соседке напротив. Когда я вернусь, вы будете на ногах и одеты? Да?

— О, конечно.

Однако к возвращению Флоренс я не сдвинулась ни на дюйм. Она покачала головой. Я ответила на ее взгляд.

— Вам ведь известно, что здесь нельзя оставаться. Мне пора на работу, и вы должны уйти. Не задерживайте меня, а то я опоздаю на работу.

Она потянула конец одеяла. Но я вцепилась в другой конец.

— Я не могу. Похоже, мне все-таки нехорошо.

— Если вы нездоровы, вам нужно туда, где вам окажут медицинскую помощь!

— Я не настолько больна! — выкрикнула я. — Мне бы чуточку отлежаться и окрепнуть… Ступайте на работу, я выйду сама. Когда вы вернетесь, меня уже не будет. Не бойтесь, я ничего не украду.

— Да тут и красть нечего! — Флоренс швырнула мне свой край одеяла и схватилась за лоб. — Голова болит — умираю! — Я смотрела молча. Наконец она принудила себя успокоиться и произнесла холодным тоном: — Полагаю, вы исполните свое слово и сами закроете за собой дверь. — Она сняла с крючка на двери пальто и надела. Порылась в сумке и извлекла листок бумаги и монету. — Я приготовила для вас список общежитий и приютов, где можно получить койку. А деньги, — это было полкроны, — от моего брата. Он попросил меня пожелать вам на прощанье удачи.

— Он очень добрый.

Флоренс пожала плечами, застегнула пальто, надела шляпу и закрепила ее булавкой. Пальто и шляпа были бурого цвета.

— Там, в кухне, еще теплый кусок бекона — ешьте на завтрак. А потом вам в самом деле придется уйти.

— Обещаю!

Она кивнула и взялась за дверь. Пахнуло пронизывающим холодом, я вздрогнула. Ветер отогнул поля ее шляпы, Флоренс сощурила свои карие глаза и стиснула зубы.

Я сказала:

— Мисс Баннер, можно мне будет как-нибудь вас навестить? Мне бы хотелось увидеть вашего брата, поблагодарить его…

Ее, вот кого мне на самом деле хотелось увидеть. Я пришла, чтобы с ней сблизиться. А теперь не знала, как об этом сказать.

Флоренс взялась за воротник и замигала на ветру.

— Как хотите.

Впустив в гостиную холодный воздух, она закрыла за собой дверь, и я различила через кружевные занавески мелькнувшую за окном тень.

Как только Флоренс вышла, свинцовая тяжесть, налившая мои члены, удивительным образом исчезла. Я встала, мужественно посетила стылую уборную, потом нашла отложенный для меня ломоть бекона, кусок хлеба и пучок кресс-салата и позавтракала, стоя у кухонного окна и обводя невидящим взглядом незнакомые окрестности.

Потом я вытерла руки, осмотрелась и стала гадать, что делать дальше.

В кухне, по крайней мере, было тепло: кто-то (не иначе как Ральф) разжег несильный огонь в кухонной плите и угли еще не прогорели. Жаль было, чтобы такое чудное тепло пропало даром, и я подумала: не будет большой беды, если я вскипячу немного воды и помоюсь. Разыскивая кастрюлю, чтобы поставить на конфорку, я открыла дверцу буфета, обнаружила утюг и решила, что никто не будет возражать, если я поглажу свое помятое платье.

Пока кастрюля и утюг стояли на огне, я вернулась в гостиную: расставить кресла и сложить аккуратной стопкой одеяла. Справившись с этим, я сделала то, чего не сделала прежде, — сначала из-за растерянности, а потом из-за сонливости: я хорошенько осмотрелась.

Комната, как уже говорилось, была совсем крохотная — гораздо меньше моей прежней спальни на Фелисити-Плейс; газовых рожков не было видно,