никто из членов семьи не упомянет ее имени. Он не пытался с нею видеться — пока она находилась у бдительно охраняемой постели старухи Кэтрин, об этом не могло быть и речи. В состоянии такой неопределенности он позволил себе плыть по течению, сознавая, как в нем подспудно зреет решимость, которую он обрел, когда высунулся из окна библиотеки в ледяную ночь. Сила этой решимости помогла ему ждать, ничем себя не выдавая.

И вот однажды Мэй сказала ему, что миссис Минготт просит его зайти. В этой просьбе не было ничего удивительного, потому что старуха постепенно поправлялась, а она никогда не скрывала, что предпочитает Арчера мужьям всех остальных внучек. Мэй сообщила ему о приглашении с очевидным удовольствием — она очень гордилась тем, что старухе Кэтрин нравится ее муж.

Воцарилась минутная пауза, а потом что-то заставило Арчера сказать:

— Хорошо. Давай съездим сегодня вместе?

Лицо его жены посветлело, но она тотчас ответила:

— О, лучше поезжай сам. Бабушке надоедает слишком часто видеть одни и те же лица.

Когда Арчер позвонил у дверей старой миссис Минготт, сердце его отчаянно билось. Он больше всего на свете хотел ехать к ней один, надеясь, что этот визит даст ему возможность сказать госпоже Оленской несколько слов наедине. Он решил подождать, пока такая возможность естественно представится сама, и вот это наконец случилось, и вот он уже здесь на пороге. За этой дверью, за этими гардинами из желтого штофа в комнате, примыкающей к прихожей, она наверняка его ждет, через минуту он ее увидит и сможет поговорить с ней, прежде чем она проводит его в комнату больной.

Он хотел задать ей только один вопрос, и тогда ему станет ясно, что делать. Его интересовало всего лишь, какого числа она возвращается в Вашингтон, и на этот вопрос она едва ли откажется ответить.

Но в желтой гостиной его ждала мулатка-горничная. Сверкая зубами, словно белыми клавишами рояля, она открыла раздвижные двери, и он предстал перед старой Кэтрин.

Старуха восседала в огромном, похожем на трон кресле возле кровати. Рядом на подставке красного дерева стояла литая бронзовая лампа с круглым гравированным абажуром, прикрытым зеленым бумажным экраном. Нигде не было видно ни книг, ни газет, ничего такого, чем обыкновенно занимаются женщины, — единственный интерес миссис Минготт всегда составлял разговор, и она сочла бы ниже своего достоинства притворяться, будто Арчер не заметил ни малейших последствий удара. Она просто казалась бледнее обычного, в складках и впадинах ее тучной фигуры залегли темные тени, а гофрированный чепец с накрахмаленными бантами между двумя первыми подбородками и кисейный платок, повязанный крест- накрест поверх вздымающегося на груди лилового халата, придавали ей сходство с какой-нибудь из ее собственных умных и добродушных прародительниц, неумеренно предававшихся чревоугодию.

Она протянула ему одну из своих маленьких ручек — они, словно любимые котята, уютно пригрелись на ее необъятных коленях, и сказала служанке:

— Больше никого не пускай. Если приедет дочь или невестка, скажи, что я сплю.

Служанка вышла, и старуха обратилась к Арчеру.

— Скажите, друг мой, я очень безобразна? — весело спросила она, вытягивая другую руку, чтобы пригладить складки кисеи на своей недосягаемой груди. — Дочери мне говорят, что в моем возрасте это не имеет значения — но ведь безобразие тем страшнее, чем труднее его скрыть!

— Дорогая моя, вы прекрасны, как никогда! — в тон ей отвечал Арчер, и она, откинув голову, засмеялась.

— Однако мне далеко до Эллен! — с лукавым огоньком в глазах выпалила она и, прежде чем он успел ответить, добавила: — Надеюсь, вы еще раз убедились в этом, когда везли ее с парома?

Он засмеялся., и старуха продолжала:

— Уж не потому ли она высадила вас из кареты, что вы ей об этом сказали? В мое время молодые люди по своей воле не бросали хорошеньких женщин! — она снова усмехнулась и с досадой заметила: — Как жаль, что она вышла замуж не за вас, я ей давно говорю. Это избавило бы меня от стольких хлопот. Но разве кто-нибудь думает о том, чтобы избавить свою бабушку от хлопот?

Уж не выжила ли она из ума, подумал было Арчер, но она вдруг заявила:

— Впрочем, теперь все уладилось, она останется со мной, а остальные родственники пусть говорят, что им угодно! Стоило ей пробыть здесь пять минут, как я уже готова была встать на колени и умолять ее остаться — и встала бы, если б только за последние двадцать лет мне удалось хоть разок увидеть пол!

Аочео молча слушал, и она продолжала:

— Они меня уговорили, как вам, наверное, известно — Лавел, Леттерблер, Августа Велланд и все остальные, — внушили мне, что я должна твердо стоять на своем и не давать ей денег, пока она не поймет, что ее долг — вернуться к Оленскому. Они думали, что им удалось убедить меня, когда этот секретарь явился сюда с последними предложениями — между прочим, весьма выгодными. В конце концов, брак есть брак, а деньги есть деньги, и то, и другое — вещи по-своему полезные… и я не знала, что отвечать… — Она умолкла и глубоко вздохнула, словно ей стало трудно говорить. — Но стоило мне ее увидеть, как я сказала: «Ах ты моя славная птичка! Снова посадить тебя в эту клетку? Никогда!» И вот теперь решено: она останется здесь и будет ухаживать за бабушкой, пока еще есть бабушка, за которой можно ухаживать. Перспектива не очень веселая, но Эллен ничего не имеет против, и я, конечно же, сказала Леттерблеру, чтобы ей выплачивали приличное содержание.

Молодой человек слушал, раскрасневшись от волнения, не зная, радоваться ему или огорчаться. Он так тщательно разработал план своих дальнейших действий, что не мог сразу направить свои мысли в другое русло. Однако постепенно им овладело восхитительное сознание того, что все препятствия устранены и перед ним чудесным образом открылись новые возможности. Если Эллен согласилась переехать к бабушке, то, несомненно, потому, что не может с ним расстаться. Это ее ответ на его последнюю просьбу: если она не хочет сделать решающий шаг, как он настаивает, то на полумеры она, во всяком случае, согласилась. Он погрузился в эти мысли с невольным облегчением человека, который готов был на любой риск и вдруг вкусил грозную сладость безопасности.

— Она и не могла вернуться… это невозможно! — воскликнул он.

— Ах, мой друг, я всегда знала, что вы на ее стороне, потому я и позвала вас сегодня, и, когда ваша очаровательная жена предложила приехать с вами вместе, я сказала ей: «Нет, милочка, я жажду видеть Ньюленда, и не хочу ни с кем делить радость нашего свидания». Потому _что, друг мой, — она откинула голову, насколько позволяли ей многочисленные подбородки, и посмотрела ему прямо в глаза, — потому что нам с вами еще предстоит бой. Родственники не хотят, чтобы она оставалась здесь, они скажут, что она меня уговорила, потому что я больная и слабая старуха. Я еще не настолько поправилась, чтобы разгромить их всех поодиночке, и вы должны сделать это за меня.

— Я? — пробормотал он.

— Вы. А почему бы и нет? — отрезала она, вперив в него круглые глаза, которые вдруг стали острыми, как перочинные ножички. Рука ее вспорхнула с подлокотника кресла и вцепилась в его руку маленькими бледными ноготками, похожими на когти птицы. — Почему бы и нет?

Под ее проницательным взглядом к Арчеру вернулось самообладание.

— О, они со мной не считаются… я слишком незначителен.

— Но ведь вы партнер Леттерблера. Вы должны действовать через Леттерблера. Конечно, если вы ничего не имеете против, — настаивала она.

— О, дорогая моя, я уверен, что вы справитесь с ними и без моей помощи, но, если она вам потребуется, я готов, — уверил он ее.

— Тогда нам нечего бояться! — вздохнула миссис Минготт и, улыбаясь ему со всем своим старушечьим коварством, добавила, откинувшись на подушки: — Я всегда знала, что вы нас поддержите, недаром, когда они говорят, что долг Эллен возвратиться к мужу, они никогда не ссылаются на вас.

Он слегка поморщился от ее ужасающей проницательности и чуть было не спросил: «А Мэй — на нее они тоже не ссылаются?», но вовремя передумал и вместо этого осведомился:

— А госпожа Оленская? Когда я могу ее увидеть? Старуха фыркнула, прищурилась и изобразила на своем лице нечто игривое.

— Только не сегодня. Пожалуйста, не все сразу. Госпожи Оленской нет дома.

Заметив его разочарование, старуха продолжала:

— Моя детка уехала — уехала в моей карете к Регине Бофорт.