— Почему не сейчас?

— Это слишком серьезный вопрос, чтобы решать его так поздно.

— По-вашему, уже поздно?

Она холодно ответила на его взгляд.

— Да, потому что мне еще надо немножко поговорить по делу с мистером Арчером.

— Вот как! — отрезал Бофорт. Не уловив в ее тоне извинения, он слегка пожал плечами, со свойственной ему самоуверенностью взял руку графини, привычным движением поднес ее к губам и, крикнув с порога: — Послушайте, Ньюленд, если вам удастся убедить графиню остаться в городе, вы, разумеется, тоже приглашены, — своей солидной, тяжелой поступью вышел из комнаты.

На мгновенье Арчеру показалось, будто мистер Леттерблер предупредил графиню о его приходе, но ее следующие слова прозвучали так неожиданно, что он тотчас убедился в своей ошибке.

— Вы знакомы с художниками? Вы вращаетесь в их среде? — спросила она, с любопытством глядя на него.

— О нет. Я не думаю, чтобы здесь, в Нью-Йорке, существовала какая-то артистическая среда, они скорее составляют тонкий поверхностный слой.

— Но вы интересуетесь искусством?

— Очень. Бывая в Париже или в Лондоне, я никогда не пропускаю ни одной выставки. Я стараюсь не отставать от века.

Она опустила глаза на кончик атласной туфельки, выглядывавшей из-под ее длинных юбок.

— Я тоже очень интересовалась такими вещами, моя жизнь была полна ими. Но теперь я стараюсь все это забыть.

— Забыть?

— Да. Я хочу отбросить всю свою прежнюю жизнь и стать такою, как все здесь.

Арчер покраснел.

— Вы никогда не станете такой, как все. Она слегка приподняла прямые брови.

— Ах, не говорите так! Если бы вы только знали, как мне тяжело, что я так отличаюсь от других!

Лицо ее стало мрачным, как трагическая маска. Она наклонилась вперед, тонкими руками обхватила колени и, отвернувшись от гостя, вперила взор в неведомую темную даль.

— Я хочу уйти от всего этого, — повторила она. Он помолчал и откашлялся.

— Я знаю. Мистер Леттерблер мне говорил.

— Правда?

— Потому-то я и пришел. Он просил меня… Видите ли, я состою в фирме…

Она удивленно посмотрела на него. Потом глаза ее просияли.

— Вы хотите сказать, что можете мне помочь? Я могу говорить с вами, а не с мистером Леттерблером? О, это будет гораздо легче!

Слова ее растрогали Арчера. Он понял, что она сказала Бофорту о делах, чтоб от него отделаться, а заставить Бофорта отступить уже само по себе было немалой победой, и довольство собой придало ему уверенности.

— Я здесь для того, чтобы об этом поговорить, — повторил он.

Она сидела молча, по-прежнему опустив голову на руку, лежавшую на спинке дивана. Лицо ее казалось бледным и угасшим, словно яркий цвет платья приглушил на нем все краски. Она вдруг показалась Арчеру несчастной и даже жалкой.

«Теперь мы подходим к жестоким фактам», — подумал он, чувствуя, что его охватывает то же самое инстинктивное отвращение, которое он так часто осуждал в матери и ее сверстниках. Как редко ему приходилось сталкиваться с необычными ситуациями! Он даже не знал, какими словами о них говорить, ибо слова эти, казалось, принадлежали изящной литературе и сцене. От того, что должно было сейчас произойти, он чувствовал себя неловким и смущенным, как мальчишка.

Помолчав, госпожа Оленская неожиданно разразилась страстной тирадой.

— Я хочу быть свободной, я хочу стереть все прошлое!

— Я вас понимаю. Лицо ее смягчилось.

— Значит, вы мне поможете?

— Прежде всего, — нерешительно начал он, — я, вероятно, должен знать немного больше подробностей…

Она казалась удивленной.

— Но вы ведь знаете о моем муже… о моей жизни с ним?

Он утвердительно кивнул.

— Тогда… тогда о чем же еще говорить? Разве в нашей стране такие вещи допустимы? Я протестантка, наша церковь в таких случаях не запрещает развода.

— Разумеется, нет.

Оба опять замолчали, и Арчер мысленно увидел, как между ними возник отвратительно ухмыляющийся призрак графа Оленского. Письмо его, размером всего в полстраницы, было именно тем, что он в разговоре с мистером Леттерблером назвал весьма неопределенным обвинением злобного мерзавца. Но есть ли в нем хотя бы доля правды? На этот вопрос могла ответить только жена графа.

— Я просмотрел бумаги, которые вы передали мистеру Леттерблеру, — проговорил он наконец.

— Можно ли представить себе что-либо более отвратительное?

— Нет.

Слегка изменив позу, она прикрыла рукою глаза.

— Вам, разумеется, известно, — продолжал Арчер, — что, если ваш муж захочет предъявить встречный иск… как он грозится…

— И что тогда?

— Он может сказать что-нибудь… что-нибудь непр… что может оказаться для вас нежелательным… сказать публично, так что это может вызвать толки и повредить вам, даже при условии…

— При каком условии?

— Я хочу сказать — даже при условии, что это ни на чем не основано.

Она погрузилась в долгое молчание, такое долгое, что он, отведя глаза от ее затененного лица, имел достаточно времени, чтобы запечатлеть в памяти форму другой ее руки — той, что лежала на коленях, и подробно изучить надетые на безымянный палец и мизинец три кольца, из которых ни одно не было обручальным.

— Какой вред могут причинить мне подобные обвинения здесь — даже если он произнесет их публично?

С губ Арчера готовы были сорваться слова: «Бедная девочка, гораздо больший, чем где бы то ни было!», но вместо этого голосом, который даже в его собственных ушах прозвучал совсем как голос мистера Леттерблера, он ответил:

— По сравнению с тем миром, в котором вы жили, нью-йоркское общество — узкий мирок. И — вопреки всякой видимости — им управляет маленькая кучка людей с весьма… как бы это сказать… с весьма старомодными понятиями.

Она ничего не ответила, и он продолжал:

— Наши понятия о браке и разводе особенно старомодны. Наше законодательство развод одобряет, наши обычаи — нет.

— Ни при каких обстоятельствах?

— Гм… во всяком случае, если женщина — пусть даже обиженная, пусть даже безупречная — может навлечь на себя хоть малейшее подозрение, если она хоть в чем-то преступила условности и тем дала повод для… для оскорбительных инсинуаций…

Она еще ниже опустила голову, и он снова со страстной надеждой ожидал хотя бы вспышки гнева, хотя бы короткого возгласа негодования. Но ни того, ни другого не последовало.

Возле нее тихонько тикали маленькие дорожные часики, потом, вспыхнув россыпью искр, разломилось надвое горящее полено. Вся затихшая в раздумье комната, казалось, молча ждала вместе с Арчером.

— Да, — прошептала наконец госпожа Оленская, — то же самое говорят мне мои родственники.