Однако последний приказ старой миссис Минготт раскрыл ему глаза, на требования, которые клан считал себя вправе предъявлять будущему зятю, и навязываемая ему роль глубоко его возмутила.
— Этим делом следовало бы заняться ее дядюшкам, — сказал он.
— Они им и занимались. Вопрос уже обсуждался в кругу семьи. Они не одобряют намерений графини, но она твердо стоит на своем и желает получить юридический совет.
Молодой человек молчал, все еще держа в руке нераспечатанный пакет.
— Она хочет снова вступить в брак?
— Полагаю, что да, но она это отрицает.
— В таком случае…
— Не откажите в любезности сначала просмотреть эти бумаги, мистер Арчер. Позже, когда мы обсудим дело, я изложу вам свое мнение.
Арчер неохотно удалился, унося с собою неприятные документы. Со дня последней встречи с госпожою Оленской он полубессознательно покорился событиям, чтобы сбросить с себя бремя этой женщины. За тот час, что он провел наедине с нею у камина, между ними возникла Мимолетная близость, которую весьма кстати нарушило вторжение герцога Сент-Острей и миссис Лемюэл Стразерс. Два дня спустя Арчер участвовал в комедии возвращения графини в милость ван дер Лайденов и не без иронии отметил, что дама, которая умеет с такой выгодой для себя благодарить всемогущих пожилых джентльменов за букет цветов, не нуждается ни в конфиденциальных утешениях, ни в публичной поддержке со стороны молодого человека с весьма ограниченными возможностями, какими располагает он. Такая точка зрения значительно упростила его собственную позицию, а все потускневшие домашние добродетели засверкали на удивление ярко. Он не мог себе представить, чтобы Мэй даже при самых крайних обстоятельствах стала бы жаловаться на свои затруднения или расточать свои признания посторонним мужчинам, и никогда еще она не казалась ему более благородной и прекрасной, чем в следующую неделю. Он даже покорился ее желанию не спешить со свадьбой, ибо она сумела найти тот единственный аргумент, который окончательно его обезоружил.
— Вы ведь знаете, что в конечном счете ваши родители всегда разрешали вам поступать так, как вам хотелось, с тех пор как вы были еще совсем маленькой девочкой, — сказал он и, глядя на него своими ясными глазами, Мэй ответила:
— Да, и именно потому мне так трудно отказать им в последней просьбе, с которой они обращаются ко мне как к маленькой девочке.
Это был голос старого Нью-Йорка, это был такой ответ, какой он всегда хотел бы слышать от своей Жены. Человеку, привыкшему дышать кристально чистым воздухом Нью-Йорка, порою кажется удушливым чтобы то ни было менее прозрачное.
Чтение полученных Арчером бумаг не столько обогатило его фактическими сведениями, сколько погрузило в атмосферу, в которой он начал захлебываться и задыхаться. Они состояли главным образом из переписки поверенных графа Оленского с французской юридической фирмой, которой графиня поручила уладить ее финансовое положение. Среди них находилось также короткое письмо графа к супруге, и, прочитав его, Арчер встал, засунул бумаги обратно в конверт и возвратился в кабинет мистера Леттерблера.
— Вот эти письма, сэр. Если вам угодно, я повидаюсь с госпожою Оленской, — сдавленным голосом произнес он.
— Благодарю, благодарю вас, мистер Арчер. Если вы сегодня вечером свободны, приезжайте ко мне обедать, а потом мы с вами поговорим об этом деле — если вы желаете посетить нашу клиентку завтра.
Из конторы Ньюленд Арчер снова отправился прямо домой. Был ясный зимний вечер, над крышами домов светил невинный молодой месяц, и ему захотелось напоить свою душу этим чистым сиянием и не говорить никому ни слова, пока они с мистером Леттерблером не останутся наедине после обеда. Принять какое-либо иное решение было просто невозможно — он должен сам повидать госпожу Оленскую, ибо нельзя допустить, чтобы чужим глазам открылась ее тайна. Волна сострадания смыла его равнодушие и досаду, и графиня предстала перед ним несчастной, беззащитной женщиной, которую любой ценой необходимо спасти от новых ударов, ожидающих ее в жестокой схватке с судьбой.
Он вспомнил, как она рассказывала ему о просьбе миссис Велланд не касаться «неприятных» сторон ее истории, и содрогнулся при мысли, что именно благодаря такому взгляду на жизнь воздух Нью-Йорка, наверное, и остается столь чистым. «Неужели мы всего лишь фарисеи?» — подумал он, удивленный собственными усилиями примирить инстинктивное отвращение к человеческой низости со столь же инстинктивным сочувствием к человеческой слабости.
Впервые в жизни он понял, насколько примитивны всегда были его собственные принципы. Он слыл бесстрашным молодым человеком и знал, что его тайная связь с бедной глупенькой миссис Торли Рашуорт была не настолько тайной, чтобы не создать ему репутацию романтического героя. Но миссис Рашуорт была «женщиной известного сорта», глупой, тщеславной, от природы скрытной, и ее гораздо больше привлекала таинственность и опасность их связи, нежели чары и достоинства, которыми обладал он сам. Когда это обстоятельство дошло до его сознания, он чуть не умер с горя, но теперь это казалось ему единственным оправданием всей истории. Короче говоря, связь эта принадлежала к разряду тех, что большая часть молодых людей его возраста оставляла позади со спокойной совестью и твердой уверенностью в существовании непроходимой пропасти, отделяющей женщин, которых человек любит и уважает, от женщин, которыми он обладает и которых жалеет. В этом мнении их старательно поддерживали их матери, тетки и другие пожилые родственницы, единодушно разделявшие уверенность миссис Арчер, что «подобные вещи» со стороны мужчины — просто глупость, тогда как со стороны женщины почему-то всегда преступление. Все знакомые Арчеру пожилые дамы считали всякую безрассудно влюбленную женщину непременно бессовестной интриганкой, а попавшего ей в когти бесхитростного простачка-мужчину — беспомощной жертвой. Единственное, что можно было в таких случаях сделать, это убедить его как можно скорее жениться на порядочной девушке, после чего предоставить ей за ним присматривать.
В сложной жизни европейского общества любовные проблемы, как начинал догадываться Арчер, были, вероятно, не так просты и не так легко поддавались определению. Богатая, праздная, роскошная жизнь гораздо чаще создавала подобные ситуации, причем, вероятно, могли возникнуть даже и такие, при которых женщина, от природы деликатная и сдержанная, силою обстоятельств, а также вследствие беззащитности и одиночества могла оказаться вовлеченной в связь, с общепринятой точки зрения совершенно непростительную.
Придя домой, Арчер написал графине Оленской записку с просьбой назначить время, когда она сможет на следующий день его принять. Посыльный вскоре возвратился с известием, что утром она уезжает на воскресенье в Скайтерклифф к ван дер Лайденам, но нынче после обеда он застанет ее дома одну. Записка была написана на неряшливом листке бумаги без обращения и даты, но почерк был твердый и изящный. Мысль о том, что она проведет уик-энд в царственном уединении Скайтерклиффа, показалась ему забавной, но он тотчас же понял, что именно там — скорее, чем где бы то ни было, — она с наибольшей силой ощутит холод, которым веет от людей, проникнутых непримиримым отвращением ко всему «неприятному».
Ровно в семь часов Арчер явился к мистеру Леттерблеру, очень довольный, что у него есть предлог вскоре после обеда извиниться и уйти. Из доверенных ему бумаг у него сложилось собственное мнение о деле, и он не особенно хотел обсуждать его со старшим компаньоном. Мистер Леттерблер был вдовцом, и они обедали одни, медленно и обстоятельно, в темной запущенной комнате, на стенах которой висели пожелтевшие гравюры «Смерть Чэтема»[84] и «Коронация Наполеона».[85] На буфете, между двумя рифлеными шератоновскими ящичками[86] для ножей, стоял графин с шато-о-брион[87] и графин со старым лэннинговским портвейном (подарок одного клиента). Известный своим мотовством Том Лэннинг распродал портвейн за год или за два до своей таинственной и постыдной смерти в Сан-Франциско — происшествие с точки зрения света менее унизительное для семейства, чем продажа винного погреба.
После бархатного устричного супа была подана рыба с огурцами, затем молодая вареная индейка с
