в них щеголять, не дав им отлежаться и созреть под замком, по обычаю современниц миссис Арчер.

— Да, она одна из немногих, — подхватила мисс Джексон. — Во времена моей молодости считалось вульгарным одеваться по последней моде, и Эми Силлертон всегда мне говорила, что в Бостоне существовало правило прятать парижские платья на два года. Старая миссис Бэкстер Пеннилоу — она всегда соблюдала этикет — каждый год заказывала дюжину платьев — два бархатных, два атласных, два шелковых, а остальные шесть из поплина и тончайшей шерсти. Это был постоянный заказ. Перед смертью она два года болела, а когда она скончалась, у нее нашли сорок восемь вортовских платьев, даже не вынутых из папиросной бумаги, и по окончании траура ее дочери смогли надевать на симфонические концерты платья из первой партии, не боясь опередить моду.

— Да, но ведь Бостон гораздо консервативнее Нью-Йорка. Впрочем, я всегда считала, что надежнее всего надевать французские туалеты сезоном позже, — сказала миссис Арчер.

— Это Бофорт завел новую моду, заставляя жену напяливать новые платья, как только их привезут, и я должна сказать, что иногда только благодаря своей изысканной внешности Регина не выглядит как… как… — мисс Джексон обвела взором стол, встретила вытаращенные глаза Джейни и попыталась загладить неловкость, невнятно пробормотав что-то.

— Как ее соперницы, — закончил мистер Джексон с видом человека, сочинившего эпиграмму.

— Ах, — хором вздохнули дамы, а миссис Арчер, отчасти для того, чтобы отвлечь внимание дочери от запретных тем, добавила:

— Бедная Регина! Боюсь, она не очень весело проводит День благодарения. До вас дошли слухи о спекуляциях Бофорта, Силлертон?

Мистер Джексон небрежно кивнул. Об этих слухах было известно всем и каждому, а он почитал ниже своего достоинства подтверждать новость, давно ставшую секретом полишинеля.

За столом воцарилось мрачное молчание. Бофорта никто особенно не любил, и нельзя сказать, что подозревать о нем худшее было совсем уж неприятно, но мысль, что он навлек финансовый позор на семейство жены, была так чудовищна, что ей не могли радоваться даже его враги. Нью-Йорк Арчеров допускал лицемерие в частной жизни, но в деловых отношениях требовал идеальной, безукоризненной честности. Уже давно никто из крупных банкиров не становился злостным банкротом, но все помнили общественный остракизм, которому подвергли владельцев фирмы, когда произошло последнее событие такого рода. То же самое будет и с Бофортами, несмотря на его могущество и ее популярность; даже соединенными усилиями всех Далласов не удастся спасти несчастную Регину, если в слухах о незаконных спекуляциях ее мужа есть хоть доля правды.

Разговор перешел на менее зловещие темы, но, чего бы он ни коснулся, все, казалось, подтверждало уверенность миссис Арчер, что «тенденция» беспрестанно ускоряется.

— Конечно, Ныоленд, я знаю, что ты разрешил нашей милой Мэй посещать воскресные вечера миссис Стразерс… — начала она, на что Мэй весело возразила:

— Но ведь теперь все ходят к миссис Стразере, и потом она была приглашена на прием к бабушке.

Вот так, подумал Арчер, Нью-Йорк справляется с переменами — сначала упорно их игнорирует, а после того как они уже совершились, искренне воображает, будто все произошло еще в прошлом веке. В крепости всегда найдется предатель, и когда он (или, чаще, она) уже отдал ключи, стоит ли делать вид, будто крепость была неприступной? Раз вкусив непринужденного воскресного гостеприимства миссис Стразерс, люди едва ли захотят сидеть дома, предаваясь размышлениям о том, что ее шампанское — продукт перегонки сапожной ваксы.

— Знаю, милочка, знаю, — вздохнула миссис Арчер. — Такие вещи, по-видимому, неизбежны, если люди гоняются за развлечениями, но я все-таки никак не могу простить вашей кузине, госпоже Оленской, что она первой поддержала миссис Стразерс.

Краска, неожиданно залившая лицо молодой миссис Арчер, удивила ее мужа не меньше, чем всех сидящих за столом.

— Ах эта Эллен, — пробормотала она почти так же осуждающе и в то же время удрученно, как ее родители могли бы сказать: «Ах эти Бленкеры…»

Именно такой тон взяло ее семейство по отношению к графине Оленской, после того как та удивила и поставила их в неловкое положение, категорически отвергнув предложения мужа, но в устах Мэй подобные нотки давали пищу для размышлений, и Арчер посмотрел на нее с чувством отчужденности, которое порой овладевало им, когда она слишком уж очевидно вторила своим родным.

Его мать, которой как будто вдруг изменило свойственное ей чувство такта, упорно продолжала гнуть свое:

— Я всегда считала, что те, кто, подобно госпоже Оленской, вращался в аристократическом обществе, должны помогать нам поддерживать общественные различия, а не пренебрегать ими.

Яркий румянец не сходил с лица Мэй — за ним, очевидно, крылось нечто большее, чем просто признание вероломства госпожи Оленской по отношению к обществу.

— Я уверена, иностранцам мы все кажемся одинаковыми, — с кислой миной заметила мисс Джексон.

— По-моему, Эллен нисколько не интересует общество, но, впрочем, никто не знает, что ее интересует, — продолжала Мэй, словно стараясь выразиться как можно дипломатичнее.

— Ах, — снова вздохнула миссис Арчер.

Все знали, что графиня Оленская впала в немилость у своей родни. Даже ее верная заступница, миссис Мэнсон Минготт, и та ие могла оправдать ее отказ возвратиться к мужу. Минготты не высказывали своего неодобрения вслух — в них было слишком сильно чувство солидарности. Они попросту, как выразилась миссис Велланд, «предоставили бедняжке Эллен самой занять подобающее место в жизни», и это место — страшно подумать! — располагалось в каких-то немыслимых глубинах, где главенствуют Бленкеры и отправляют свои темные обряды «люди, которые пишут». Невероятно, но факт — Эллен, несмотря на все свои возможности и преимущества, скатилась до уровня «богемы». Это лишний раз утвердило всех во мнении, что она совершила роковую ошибку, не пожелав вернуться к графу Оленскому. В конце концов, место молодой женщины — в доме ее мужа, особенно если она покинула его при обстоятельствах, которые… как бы это сказать… по ближайшем рассмотрении…

— Госпожа Оленская пользуется большим успехом у джентльменов, — сказала мисс Софи, под видом примирительного замечания подпуская очередную шпильку.

— Ах, эта опасность всегда угрожает такой молодой женщине, как госпожа Оленская, — горестно согласилась миссис Арчер, после чего дамы, подобрав свои шлейфы, удалились под лампы Карселя в гостиную, между тем как Арчер и мистер Силлертон Джексон отправились в готическую библиотеку.

Усевшись возле камина и вознаградив себя за недостатки обеда превосходной сигарой, мистер Джексон вновь обрел свою важность и словоохотливость.

— Если Бофорт разорится, — возвестил он, — то разоблачений не миновать.

Арчер быстро поднял голову — при упоминании о Бофорте перед ним всегда возникала шагающая по снегам Скайтерклиффа грузная фигура в дорогой шубе и ботах.

— Разразится пренеприятный скандал. Он далеко не все свои деньги тратил на Регину, — продолжал мистер Джексон.

— Но это к делу не относится. Я уверен, что он еще выкарабкается, — сказал молодой человек, желая переменить тему.

— Может быть, может быть. Мне известно, что он сегодня собирался посетить кое-кого из влиятельных лиц. Конечно, — нехотя согласился мистер Джексон, — надо надеяться, что они сумеют его вытащить — во всяком случае, на этот раз. Мне не хотелось бы думать, что несчастной Регине суждено провести остаток дней своих на каком-нибудь убогом заграничном курорте для банкротов.

Арчер ничего не ответил. Ему казалось совершенно естественным — хотя и трагичным — что человека, добывшего деньги нечестным путем, ожидает тяжкое искупление, и поэтому мысли его, не задерживаясь на печальной судьбе миссис Бофорт, вернулись к более близким ему вопросам. Почему при упоминании графини Оленской Мэй покраснела?

Четыре месяца прошло с того летнего дня, который он провел с госпожою Оленской, и с тех пор он с нею не встречался. Он знал, что она вернулась в Вашингтон, в маленький домик, который они сняли с